Сегодня мы с Мишей, как только проснулись, поехали на дачу – увидеть своими глазами разграбленный дом. Дорога на дачу занимает два часа в одну сторону при условии, что за рулём Мишка. Сегодня мы с Мишей, как только проснулись, поехали на дачу – увидеть своими глазами разграбленный дом. Дорога на дачу занимает два часа в одну сторону при условии, что за рулём Мишка. Если за рулем я, то двухчасовая дорога легко превращается в трёхчасовую: потому что я не умею вклиниваться между двумя рядами машин, образуя третий, прибавлять скорость при виде мигающего желтого сигнала светофора, который вот-вот превратится в красный, срезать путь через встречную полосу и вообще, я ратую за безопасность! По дороге мы болтали, смеялись и старались не напрягаться раньше времени, но когда въехали в ворота садоводства, и я увидела вдалеке наш домик – у меня защемило сердце. Он смотрелся как-то обиженно и сиротливо. Мы припарковались у дачных ворот, и я, дрожа от нетерпения, ринулась к дому. Входная дверь была кем-то (видимо, председателем) заботливо примотана проволокой, сломанный замок валялся рядом. Мне что-то сразу показалось подозрительным, точнее… чего-то не хватало, но чего? О Господи! – Миша подошел сзади. – Половик-то им зачем? Точно! Маленький серый половичок с оранжевой надписью «Добро пожаловать» всегда первым встречал на крыльце любых гостей. Этот половичок с собственноручно вышитой оранжевыми нитками надписью подарила маме её сестра. С течением времени сотни ног оставили на половичке свои следы, надпись давно перестала быть ярко-оранжевой, и даже регулярная стирка в большой бочке не могла вернуть половичку первоначальные цвета. Слово «…пожаловать» стёрлось и распустилось окончательно, и осталось одно «Добро…», и этот половичок мы условно так и называли - добро. Если приходили соседи и видели пустое крыльцо, они спрашивали: «А где ваше добро? В стирке?» Зачем ворам старенький, рваненький и совершенно не ценный половик? – растерянно проговорила я, ни к кому не обращаясь, в ожидании, когда Мишка откроет дверь. Наконец, он содрал последний моток проволоки и осторожно приоткрыл входную дверь. Изнутри пахнуло чужим неприятным запахом, и мне впервые не хотелось заходить внутрь, но Мишка взял меня за руку и потянул за собой. О, Боже мой! Представьте себе, что вы заходите в знакомое помещение и вместо привычной обстановки видите голые стены. Первое чувство – «я не туда попала!» Второе – шок! На веранде не было… ничего. Только одинокий шкаф, сколоченный мастерами наспех и используемый нами для хранения посуды, стоял с растерянно распахнутыми дверцами, как будто разводя руками: «Извините, не уберёг!» Они даже шторки сняли, которые мы с мамой сшили вручную из старого тюля и сто лет уже не стирали, - горько усмехнулась я. Хотелось плакать от обиды, но слёз не было. Мишка сбегал на второй этаж и, вернувшись, сказал: Не ходи туда. Там ничего нет. Даже детских рисунков. Наш дом был построен раньше других, поэтому, когда соседи приезжали на свои участки с детьми и занимались достраиванием собственных жилищ, детей сдавали нам с мамой, и я, как самая старшая, в роли пионервожатой с удовольствием возилась со своим разновозрастным отрядом. Когда я уставала от общества галдящих малышей, я тут же организовывала художественный конкурс: на втором этаже, где всегда было много места и мало мебели, я ставила посередине огромный стаканище, полный карандашей и фломастеров, раздавала малышне по листу бумаги и просила рисовать картинки на заданную тему. Там же, на втором этаже, проходили выставки малышовых работ. Посетителями выставок являлись, как правило, уставшие родители маленьких художников, которые после трудового дня приходили к нам на шашлыки. Плата за вход на выставку – мороженое или газировка. Так вот там всегда висели детские рисунки, из-за чего второй этаж мы называли «детской комнатой». Миш, мне кажется, это не просто ограбление, это какая-то… месть за что-то, - задумчиво проговорила я, стоя в спальне и глядя на пустую стенку, на которой всегда висела икебана, составленная из мяты и других пахучих травок. Я любила спать в этой комнате – травяные ароматы создавали впечатление, что ты засыпаешь прямо в поле, и я всегда сердилась на маму, которая щедро жгла на ночь какие-то анти-комариные пластины, отпугивающие комаров своим стойким запахом и перебивающие пряный аромат травяной икебаны. Это точно кто-то свой, кто-то, кто знал даже про подпол. Вёдер с картошкой, которые мы с мамой твоей спустили туда в этом году, тоже нет, - сказал Мишка, тщательно обследующий дом. Подпол мы всегда условно называли сейфом, потому что он был совершенно неотличим от деревянного пола веранды. Мама сама неоднократно его «теряла» и вынуждена была прощупывать дощатые полы в поисках маленького незаметного крючочка, потянув за который, можно было обнаружить и сам подпол: дырку в полу размером метр на метр с зацементированными стенами. Про подпол знали только родственники, - задумчиво проговорила я. Ну, ты же не будешь подозревать родственников? Это же свихнуться можно. «Здрасьте, бабушка Полина, это не вы случайно ограбили наш дом?» Может, кто-то ещё знал? Кто-то, кому ты или мама твоя не хило насолили… Я не знаю… Мы растерянно слонялись по опустошенному дому, который тихонько поскрипывал под нашими ногами, словно жалуясь: «Знаете, что мне пришлось пережить?» Ну, что делать будем? – спросила я, настолько бодро, насколько позволяло мне моё настроение. Поехали, со сторожем поговорим. Он же в ближайшей деревне живет? – предложил Мишка. Не он, а она… У вас сторож – женщина? – удивился Миша. Не женщина, а девушка. Ленка. Ей лет восемнадцать - двадцать… Ты шутишь что ли? Нет. Ленка действительно работает у нас сторожем. В местной деревне вся молодежь, не имеющая возможность уехать в город, спивается. Она пришла к нам, когда мы искали сторожа, со своей огромнейшей кавказской овчаркой Гретой и попросилась на работу. Я, говорит, со своей собакой буду отличным сторожем. «Во-первых, я очень ответственный человек, и эта ответственность не даст мне опуститься. Да и деньги лишними не будут». У них там семья большая. Она – старшая, а кроме неё ещё три маленьких братика. Отец, по-моему, спился, а мать продавщицей в сельпо работает. Короче, особо не разжируешь. А во-вторых, говорит, воруют-то здесь в основном местные, деревенские, безработные пацаны. А она у них вроде как авторитет, уважаемая личность. Если они будут знать, что это ее участок, то не сунутся. Вот и взяли Ленку на такую мужскую работу. Да уж… Двадцатилетняя соплюха – сторож. А что, помоложе никого не нашлось? Может, кто-нибудь из её младших братишек? Да ладно тебе. Никакая она не соплюха. Она выглядит так же, как я. Мы с ней вроде как дружим. Ну, то есть, она несёт свою службу, и когда я здесь, заходит в гости – поболтать. Я её кофейком пою, иногда косметику или одежду подгоняю – у нас размеры одинаковые. Девчонка-то молодая, хочется пофинтить перед мальчиками, а не в чем… Что-то я в первый раз слышу про подругу Леночку с дачи…- сказал Мишка, внимательно глядя на меня. Ну, не знаю. Мне просто в голову не пришло тебе про неё рассказывать. Если уж совсем честно сказать, меня всегда немного тяготит её общество. Напрягает. Так-то она нормальная, даже прикольная, но вот как-то смотрит всегда странно... И вопросы такие задает… «Что это у тебя, новые джинсы?» Да, говорю. «Сколько стоят?» Я говорю - полторы тысячи, на распродаже взяла, очень удачно. «А-а-а, мне бы с братишками за такие джинсы пришлось полгода впроголодь жить». Я всегда терялась после подобных фраз. Прямо хоть снимай и отдавай ей эти джинсы…. Мишка как-то странно посмотрел на меня, внимательно. Что ты так смотришь? Не думаешь же ты… Нет…. Она чисто теоретически могла знать про подпол? Нет! То есть - да! То есть, про подпол она знать могла, но ограбить нас – нет! Она же год уже у нас работает! И ни одного ограбления. Она же вроде как дружит со мной… Оль, ты наивная, как я не знаю кто! – поморщился Мишка. – Где она живет, знаешь? Знаю. Поехали! Миш! Это неправильно - бездоказательно обвинять во всех грехах невиновного человека! Мы никого и ни в чем не будем обвинять: мы просто поинтересуемся, может, она заметила кого-нибудь или что-нибудь подозрительное… Мы с трудом проехали по размытой и развороченной дороге, ведущей к большому деревенскому дому, пару раз пробуксовывали в вязкой грязи и, наконец, припарковались около нужной калитки, после чего Мишка трижды просигналил. В принципе, сигналить было не обязательно. Грета, огромнейшая кавказская овчарка, начала заливаться истерически грозным лаем ещё до того, как мы подъехали, и я ещё из машины сквозь колья забора пугливо попыталась оценить толщину цепи от её ошейника. Лена, кутаясь в красный пуховик, стояла на крыльце, и как только мы вышли из машины, двинулась нам навстречу. Говорить буду я, - тихо шепнула я Мише и, уже обращаясь к Лене, громко произнесла. – Привет, Лен! Привет, - улыбнулась она в ответ. – Что случилось? Ну, ты знаешь, что случилось. Нас ограбили. А! Вы по этому поводу? Конечно, знаю. Это же я сообщила вашему председателю об этом. Извини, что тебе не позвонила, у меня на мобилке денег уже три месяца нет. Ясно, - я мелко закивала головой. – Кстати, Лен, познакомься, это мой муж Миша. Миш, а это Лена. Миша вежливо кивнул, поздоровался и спросил: Лен, простите, а можно нам войти в дом? А то холодно… Лена растерялась, занервничала и сказала: В дом нельзя, там отец. Он… ну, не в состоянии принимать гостей. А на участке не теплее… Меня, честно говоря, тоже напрягало, что наш разговор происходил сквозь неплотный забор, огораживающий участок земли, принадлежащий Лениной семье, но я дипломатично не решалась попроситься в дом. Ну, а ты никого у нас там не видела? Ничего и никого подозрительного? – спросила я, разорвав неловкое молчание. Нет. Я бы сказала, если бы видела, - Лена сочувственно покачала головой. И версий на тему «кто это мог сделать» у тебя тоже нет? Нет. Всё ясно. Ладно, вы болтайте, а я в машине подожду, - неожиданно сказал Миша, видимо, решив, что Лена что-то знает, но стесняется сказать при нем, а без него мне, по-дружески, тут же выложит всю правду. Когда Миша отошел, я снова обратилась к подруге: Лен, я к тебе пришла как к человеку, знающему местный контингент людей. Видишь ли, нас очень странно обворовали. Как будто цель вора была не наживу получить, а хозяину нанести моральный дискомфорт… Вынесли всё, понимаешь – даже старые грязные шторы, столетней давности журналы из нашей дачной «библиотеки» и алюминиевые гнутые вилки с ложками. Ну, кому они нужны, скажи? Здесь всё нужно! Журналами можно печку топить, шторки – это тряпки, а любые тряпки здесь на вес золота. Хотя откуда тебе всё это знать… Вам, городским, этого не понять. Короче, можете лишить меня зарплаты в этом месяце. Я ж вроде как не справилась со своей работой…. Да нет, Лен, зачем. Я ж не к тому. Мне ж просто… нужно знать. Обидно, знаешь ли, видеть разоренный дом, мы же привыкли к нему, к нашей старой обстановке, к вещам. А теперь всё новое покупать? Ну, вы что из-за этого впроголодь жить будете? Да, не будем, конечно, просто… - чёрт побери, зачем я оправдываюсь? А если вы найдёте вора, вы что сделаете? Отберёте всё назад? Даже старые алюминиевые вилки? – не скрывая любопытства, спросила Лена. Я не думала об этом… - совершенно растерялась я. Ну, зачем вам старые журналы и вилки? Вы же привезёте всё новенькое, качественное, блестященькое и заживёте счастливо в своем теремке. А для кого-то ваше имущество – это шанс не умереть с голода. Лен, я, знаешь, как-то не смотрела на проблему с этой стороны. И вообще, я не понимаю, ты что – оправдываешь вора? Нет, я очень тебе сочувствую. Просто советую посмотреть на проблему с другой стороны. Как будто это - шанс обставить свой дом заново, сделать из него новую конфетку. Да уж, шанс, - усмехнулась я. - Этот шанс мог бы убить мою мать. Она вообще прирастает к вещам всей душой, и расставание с ними для неё стресс страшнейший. Ну, ладно. Это уже лирика. Короче, Оль, я ничем не могу помочь. К сожалению. Да. Ну, ладно, извини за беспокойство. Мы поехали… Счастливо, - улыбнулась Лена и помахала мне из-за своего забора рукавом красного пуховика. Я села в машину. Мишка молча, ничего не спрашивая, стал разворачиваться. Она ничего не знает, - сказала я. Миша усмехнулся. Она странная, но она бы сказала, если бы знала, - снова сказала я. Миша хмыкнул. Знаешь, она меня спросила: а зачем вы проводите это расследование? И я подумала: а правда, зачем? Ну, вот, предположим, мы обнаружили вора. Им оказался какой-нибудь деревенский пацан или компания пацанов. Всё-таки одному не под силу вынести столько мебели. И что? Что мы сделаем? Посадим его? Или их? И нам от этого легче станет? Или отберем назад свои вилки? Зачем нам это расследование? Ну, обобрали нас – и обобрали. Купим всё новое и заживем, как жили, - рассуждала я. Миша покачал головой. Мы не имеем права никого ни в чем обвинять! У нас нет никаких доказательств! – я снова солировала. Миша опять хмыкнул. Что ты молчишь и хмыкаешь? – наконец, разозлилась я. Оля, - Миша, на минуту отвлекшись от дороги, проникновенно посмотрел на меня. – Мы, конечно, не имеем права никого ни в чем обвинять! И у нас, конечно, нет никаких доказательств! Но в качестве подстилки у кавказской овчарки в будке лежит старенький серенький половичок с еле заметной оранжевой надписью «Добро ……!»Мое сегодняшнее состояние я могу охарактеризовать как «раздрызганное». Каждый раз, когда я осознаю, что ошибалась в том или ином человеке, я испытываю не столько разочарование, сколько страх: я совершенно не умею разбираться в людях, а это чревато новыми проблемами, рожденными из моего слепого доверия к окружающим и их бессовестного использования моей наивности в своих корыстных целях. Ничего страшного не случилось, - философствует Миша, готовя завтрак. – Для тебя это просто лишний шанс подумать о своем поведении в отношении других людей. Ты о чем? – я задумчиво ковыряю вилкой в омлете. Не надо каждый раз впадать в продолжительную депрессию, когда очередной человек из твоего окружения не оправдал твоих ожиданий. Пора бы уж в двадцать пять лет привыкнуть к тому, что люди несовершенны. Я не впадаю в депрессию. Я вообще по другому поводу задумчивая… Оль, я знаю тебя лучше, чем себя. Расскажи про другой повод кому-нибудь другому… Погоди, я думаю о том, что этот половичок ничего не доказывает. Ну, в смысле, не доказывает, что это сделала она. Он доказывает её причастность. Если это сделала не она, то, по крайней мере, она знает кто. Что теперь делать? Уволить её, - пожал плечами Миша. – Причем можно без объяснения причин. Тебе, во всяком случае, так будет легче, чем ставить клеймо «воровки» на двадцатилетнюю девчонку. Уволить? И заставить жить впроголодь целую семью? Во-о-о-от! – Миша удовлетворённо кивнул. – Твоя политика в действии. «Я – хорошая и добрая». Ну, иди тогда из тюрем всех выпускай: у них, бедняжек, воров, убийц и насильников, у каждого были свои причины совершить преступление. Одному на еду не хватало, другому – на дозу. Иди-иди, всех пожалей и выпусти. А когда они тебя в подворотне изнасилуют, обберут, а то и что ещё похуже сделают, ты впади в депрессию под названием «меня разочаровало человечество». Ты понимаешь, что её братики ни при чем? Не надо брать на себя ответственность за всё происходящее вокруг. Это не твои братики! И вообще неизвестно от кого у неё эти братики… Фу! Что ты говоришь! Прежде чем рожать, нужно думать головой! Если её родители этого не делают, значит, за них это должна делать она. У всех своя судьба. Всех нищих не обогреешь, всех голодных не накормишь. Всех и не надо… Неужели ты не понимаешь, что, если всё оставить как есть, то мебель, посуда и прочая лабуда, которую мы купим сейчас на дачу, приглянется Леночке ещё больше прежней, а я – извините – не потяну ежеквартальное обновление гардероба… Миш… Что «Миш»? Легко за чужой счёт заниматься благотворительностью… Ты, наверное, прав… Оля, - Мишка присел на корточки напротив меня и внимательно посмотрел мне в глаза. – Научись быть плохой. Это сложно, это психологически дискомфортно, но это в наше время необходимо. Иначе ты положишь на плаху своей «хорошести» все свои нервы. И мои, кстати, тоже. Я понуро кивнула головой, поцеловала его в макушку и пошла обдумывать свои дальнейшие действия в комнату, так и не притронувшись к уже холодному омлету.Сегодня у меня на работе важное совещание, а у Мишки – сдача проекта, поэтому поехать в мебельный торговый центр за мебелью, посудой и прочими дачными причиндалами, призванными восполнить нанесенный ущерб, нам не удалось. Отложили это, безусловно, важное мероприятие на пятницу, так как завтра мой шеф Андрей Иванович будет праздновать свой день рождения. Явка на данное мероприятие обязательна. А что переживать? – успокоил меня Мишка. - Время до наступления потепления у нас есть. А в такую холодную погоду твоя мама вряд ли соберется нанести несогласованный с нами визит на дачу. Всё успеем.От отдела нашему шефу мы подарим огромный семикилограммовый торт в виде паровозика и вагончиков на подставке из кокосовых рельсов. В обрамлении памятной надписи наш подарок должен выглядеть великолепно. Вечером по случаю праздника шеф собирал банкет, на который были приглашены только избранные сотрудники компании. От PR-отдела – только мы с Алевтиной Вениаминовной. Аля, решившая поразить всех на банкете своей неземной красотой, отпросилась у меня на первую половину дня – сходить в парикмахерскую, но при этом оставила контакты кондитерской, из которой нам к десяти часам утра должны были доставить торт. В девять утра мне на мобильный позвонил парень, представился курьером из службы доставки тортов и попросил разъяснить схему проезда. Я долго и подробно объясняла ему наше месторасположение и предложила два варианта сокращения дороги до нашего здания. Парень сердечно поблагодарил и пообещал прибыть минут через сорок. Спустя пять минут зазвонил мой рабочий телефон. Алло? Здравствуйте, служба доставки тортов. Спуститесь за заказом. Надо же, как быстро вы нас нашли! – удивилась я. – Сейчас спущусь… Я, взяв по пути на подмогу двух парней, быстренько забрала заказ. Торт был замечательным: и по виду, и по запаху. «С праздником, Шеф! Ваш PR-отдел», - гласила шоколадная надпись на кокосовой стружке. Мы отнесли его ко мне в кабинет, который на пару часов превратился в музей: народ стайками приходил поглазеть на кулинарный шедевр, тем самым практически парализовав мою работу. Поздравление было запланировано на двенадцать. Где-то в одиннадцать сорок пять у меня зазвонил мобильный. На дисплее высветился незнакомый номер. Алло? Алло, это Ольга? Спуститесь за тортом, я внизу. Стоп! За каким тортом? Нам уже привезли торт! Вы что-то путаете. Вот торт тут передо мной, внизу, на пропускном пункте. Заказчик – Бобанкина Алевтина Вениаминовна, получатель – Савельева Ольга Александровна. Спуститесь за тортом… Это вы что-то путаете, мы всё уже получили, - я принялась объяснять непонятливому курьеру, что в дубликате нашего торта мы не нуждаемся, но сама, тем не менее, решила спуститься и посмотреть, что же там за торт. Курьер в смешном поварском беретике ждал меня возле охраны. Вот ваш заказ, - недовольным тоном сказал он и жестом фокусника снял верхнюю часть коробки. Я увидела огромный паровоз, который едет по фруктовому полю. В паровозе были вылеплены и прорисованы все детали, включая сливочные шторки на окнах, колесики и рожицу машиниста. Паровоз этот был ничуть не хуже поезда, уже стоящего у меня в кабинете. Композицию завершал блинок из белого шоколада, на котором была красивым каллиграфическим почерком выведена надпись: «С праздником, Шеф! Ваш PR-отдел». Я стала названивать Але, которая разговаривала со мной под несмолкающий звук фена, и из её сумбурных объяснений я поняла одно: пока она искала компанию, которая испечет для нашего Андрея Ивановича торт, она промониторила штук семь или восемь фирм, в каждой из которой подробно объясняла, что хочет видеть, с целью выяснения цены и вариантов начинки. В результате, определившись с кондитерской, она обзвонила всех остальных претендентов и отменила заказы. Судя по тому, что напротив меня стоял ещё один паровоз, одна из компаний не поняла, что заказ отменен… Что же с вами делать? – нахмурилась я. Курьер ждал моего решения. А что будет, если я не возьму этот торт? Ну, сам он пойдет на переработку, так как продать такой специфический торт будет сложно, а человек, принимавший заказ, получит выговор и лишение премии. Я вздохнула и сказала: Ладно, подождите, я деньги сниму с карточки… В общем, я выкупила и второй паровоз – потому что не могла представить, как такая красота может пойти на переработку… «Это будет сюрприз для банкета», - решила я, добровольно принудительно собрав на этот сюрприз деньги со всех, кого пригласили на вечерний банкет. Именинник, как мы и ожидали, после поздравления скормил нам нами же подаренный первый поезд с вагончиками и вечером на банкете уже никак не ожидал второго паровоза. Поэтому он был удивлен больше всех, когда в самом конце мероприятия мы выключили свет, и Аля, поразившая всех своей новой модной стрижкой, внесла торт-паровоз с тридцатью шестью зажжёнными свечками. С Днем Рожденья тебя, с Днем Рожденья тебя-я-я-я, с Днем Рожденья, дорогой Андрей Иваны-ы-ы-ыч, с Днем Рожденья тебя! Под жаркие аплодисменты собравшихся, Андрей Иванович затушил свечки одним выдохом воздуха и смачно поцеловал смущенную Алю в щедро напудренную щёку…Сегодня вечером после работы мы ездили менять заработанные деньги на восстановление дачного интерьера. Мишка договорился с шофером грузовика Толиком, которого мы тут же прозвали Анатоликом, о том, что он нам поможет с транспортировкой и с выбором мебели. Толик, выполняя просьбу, принял живое участие в обсуждении покупок и выяснении функциональности и целесообразности приобретения той или иной вещицы. В результате через четыре часа наше транспортное средство, загруженное под завязку, ехало в сторону дачи. Шофер был невероятно доволен своей ролью наставника и нашим подобострастным вниманием к его действительно стоящим советам, а мы с Мишкой сидели нахохленные и подавленные, так как потратили в два раза больше денег, чем планировали. На дачу мы приехали уже ночью. Разгружать машину решили утром, поэтому мужики, спешно перекусив купленной по дороге курицей - гриль, завалились спать на новой тахте в комнате, где на полную мощность работали два новеньких обогревателя. Мне, изъявившей принципиальное желание спать на веранде и сторожить груженую машину, было предоставлено раскладное кресло. Полностью одетая, я дрожала под двумя новыми пуховыми одеялами и, всматриваясь в ночь, думала о том, что никогда в жизни, никакими подобными «подвигами» не смогу перебороть в себе страх темноты…Ой, ну, в общем, всё отлично. Хотя пока я чувствую себя как в гостях, в этой новой обстановке, - неловко улыбнулась я Мишке с Анатоликом, которые тяжело дышали, так как только что разгрузили мебель и расставили ее так, как я показала пальчиком. Привыкнешь, - постановил Миша и пошел умываться. На улице было пасмурно, и шел колючий мерзкий дождик. Давайте обмоем это дело горячим чаем и домой, - предложил Анатолик, которому всё утро названивала жена, настойчиво советующая появиться дома до вечера, а иначе она за себя не ручается. Мы с Мишей горячо поддержали его предложение, потому что в такую погоду делать на даче ровным счетом нечего.Весь мой жизненный опыт можно сформулировать трёмя фразами, каждая из которых является моим своеобразным кредо. Каждый человек – автор своей жизни, только от него всё зависит и только он во всем виноват. Человека нельзя обидеть, человек может обидеться. Это его выбор. Но за каждый свой выбор нужно нести ответственность. Танцуй так, как будто никто не видит. Работай так, как будто не из-за денег. Люби так, как будто не было больно. Эти фразы – мои маячки. Когда я чувствую себя окончательно запутавшейся в пучине повседневных проблем и неразрешимых ситуаций, каждая из них мигает мне своим жизнеутверждающим светом, и я стремлюсь к ним, к этим спасительным ориентирам, и повторяю их, как молитвы, чтобы скрытая в них позитивная энергетика не дала мне окончательно запутаться и отчаяться. На самом деле эти инструкции очень сложны для выполнения. Я принимаю их по умолчанию как верные, но строго следовать им не могу. Я сбиваюсь с четко очерченного этими фразами пути на тропинке взлелеянных обид, нескончаемых недовольств, тщеславных амбиций, невысказанных претензий и т.д. Но когда ко мне приходит осознание того, что я отклоняюсь от выбранного жизненного курса, я возвращаюсь обратно и корю себя за своё недостойное поведение. Поэтому сегодня я твердо решила не хандрить и заразить своим искусственно хорошим настроением Мишку. В конце концов, ничего уже не изменить, а хмурое состояния может только всё усугубить. Поэтому сегодня мы с Мишкой хохмили на тему того, как преподнести маме изменения в дачном интерьере. Сначала хотели разыграть её и сказать, что мы тоже удивлены и понятия не имеем, откуда всё это взялось. Но потом, испугавшись за мамину низкую стрессоустойчивость, решили для начала вообще не говорить ничего про ограбление, а сказать, что это наш ей подарок. Обставим мы его следующим образом: привезем маму на дачу, проанонсируем сюрприз, на крыльце завяжем ей глаза и снимем повязку уже в доме с криком: «Сюрпрайз!!!», перенаправив, таким образом, шоковость её состояния в сторону положительных эмоций. А потом, когда эмоции поутихнут, расскажем ей правду. Если, конечно, кто-нибудь не сделает этого раньше…Ой, я забыла про четвертый, не менее важный, постулат: не можешь изменить ситуацию – измени своё отношение к ней! ОСА**_ Продолжение следует 14 июня**_
