Осиные страсти (Часть 28)

События этой недели описаны автором по просьбе и с разрешения главной героини. Она была первой читательницей этой части.    ПонедельникУ меня есть двоюродная сестра по имени Катя. Мы с ней очень разные, я бы сказала полярные: точек соприкосновения интересов у нас практически нет, кроме взаимной любви, уважения и… непонимания друг друга.

Катерина – состоявшийся архитектор, и при всём при этом человек, утрамбованный различными неадекватными на мой взгляд идеями, катастрофически не умеющий рассчитывать время и расставлять приоритеты, креативный настолько, что её поведение попадает под клеймо «не от мира сего».

Попробую набросать несколько ситуаций, характеризующих мою сестру.

Она может опоздать на важный экзамен из-за того, что увидит грязного голодного дворового котёнка и потеряет кучу времени в очереди за сосиской для него; она смеётся над тем, что никому больше не кажется смешным, причем делает это так искренне и заразительно, что окружающие начинают подозревать в ней признаки сумасшествия. Она мечтает родить сына и назвать его Кузьмой (Кузей), на что я обычно взбешенно и очень эмоционально начинаю объяснять ей, что имя определяет судьбу, и она ещё с детского сада обеспечит своему Кузе кличку «домовёнок», а то и ещё что похуже, но она в ответ лишь таинственно улыбается и смотрит на меня с сочувствием, естественно, не меняя при этом своего решения.

Она всюду ходит с обычным детским альбомом для рисования формата А4, и если видит какую-нибудь архитектурную конструкцию, кажущуюся ей интересной, то останавливается там, где на её взгляд находится наилучший ракурс созерцания этой конструкции (однажды лучший ракурс созерцания старинного особнячка был прямо на разделительной полосе прилегающего шоссе) и делает эскиз; она патологически стеснительна, но вместе с тем может вступить в спор с продавцом или менеджером, предлагающим ей не качественный по её мнению товар, потому что не терпит несправедливости.

Она симпатична и обаятельна, но, по необъяснимым причинам, считает себя откровенной уродиной, из-за чего носит мужскую одежду, отрицающую её сексуальность и красоту окончательно; она принципиально не тратит денег на косметику и женские аксессуары: единственное украшение, которое она носит не снимая, это золотые сережки с красным камушком – единственные серьги, от которых у неё не гноятся уши, проколотые ею самостоятельно в возрасте десяти лет маминой спицей, опущенной предварительно в папин одеколон для дезинфекции.

После такой характеристики вполне логично будет выглядеть мысль о том, что с личной жизнью у Катерины постоянные глобальные проблемы, я бы сказала откровенней - провал. За все двадцать пять лет её жизни я вычленила из её сумбурного мужского окружения только одного внятного кавалера - Костика, тоже архитектора по специальности и разнорабочего по профессии, всплывающего рядом с ней с периодичностью раз в три месяца и неожиданно пропадающего в неизвестном направлении по истечению Катиного терпения и денег.

Костик, на мой взгляд и вкус, являл собой отвратительное зрелище: у него были влажные губы (периодически он их облизывал, обновляя влажность), а над верхней губой хаотично росли жесткие волоски, которые он почему-то не сбривал (может, ему казалось, что они – подтверждение его мужественности?), и я не могла без подступающей тошноты представить, как же можно в здравом уме и трезвой памяти целовать этого человека в губы.

Костик напоминал увальня, неповоротливого, медведеобразного, сутулого, неловкого, вечно на всё натыкающегося и роняющего всё подряд. Кроме того все реакции Костика были сильно заторможены, и при общении с ним у меня моментально сбивался внутренний, образно говоря, шаг, ритм, и через десять минут я начинала страшно раздражаться от его присутствия.

Короче, Костик мне не нравился категорически. Миша мой Кате, хочу заметить, тоже не нравился, она говорила, что он «какой-то обычный, выйди на улицу – там твои Миши на каждом шагу», и терроризировала меня вопросом: «Ну что ты в нем нашла?». Я злилась и отвечала, что он, по крайней мере, умеет бриться и не сосет собственные губы.

По-моему, Катя не понимала моих аналогий. Она вообще была неряшлива и невнимательна к таким вещам, любого человека она воспринимала по совокупности факторов, а единичные характеристики не учитывала совершенно; единственное, что она замечала всегда и везде – это резные конструкции зданий, оригинальные фронтоны, балкончики, створочки, колонны и прочие архитектурные составляющие.

Но я ни за что не променяла бы свою сестру ни на какую другую, даже правильную, серьёзную, умеющую вдумчиво планировать жизнь. НИ ЗА ЧТО! Я не знаю больше такого доброго, открытого, искреннего и обладающего талантом сопереживать человека, и люблю её всем сердцем именно такой.

Так вот, Катя позвонила мне сегодня, в понедельник, во второй половине дня и слабым тихим голосом попросила забрать её вечером в институте акушерства и гинекологии, потому что самостоятельно до дома ей не добраться.

• А что ты там делаешь? Ты заболела? – Озадаченно спросила я, предчувствую беду.

• Приедешь – расскажу, - пообещала она.

Я тут же отменила вечерние встречи и помчалась к сестре. Вбежав в приёмное отделение института акушерства и гинекологии, я набрала её номер мобильного:

• Кать, я внизу.

• Я спускаюсь, - обессилено прошептала она.

Я готова была увидеть всё, что угодно, но только не то, что увидела.

Через двадцать минут мою Катю - Катеринку вывели, практически вынесли на себе, две сестрички в зелёных халатах. Она была ужасно бледная, невозможно похудевшая и настолько обессиленная, что когда мы втроём усаживали её в машину, нам приходилось поправлять её обморочно закинутую назад голову. В руках она сжимала пакетик, в который сплёвывала какую-то зеленую слюну, потому что тошнить её уже было нечем.

• Что с ней? – Спросила я одну из сестричек (я узнала её, это была Катина соседка Вероника).

• Нервы и токсикоз.

• Она беременна?

• Шесть недель.

• А почему она такая худая?

• Я же говорю – токсикоз. Она есть ничего не может, её выворачивает тут же. При токсикозе женщины до сорока килограммов теряют.

• Что мне с ней делать?

• Покой, уход, успокоение, сон, различные кашки и горячий крепкий чай.

• А если с ней что-нибудь по пути… случится?

• Не случится, от этого еще никто не умирал. Но если что – вот мой мобильный…

Я села в машину и медленно вырулила на шоссе. Катя полулежала на заднем сидении и тихонько постанывала – я видела её в зеркало заднего вида.

• Куда едем, Катюх? – Бодро спросила я, усиленно делая вид, что для меня в настоящий момент не происходит ничего необычного: я практически ежедневно узнаю о беременности сестёр и развожу их, полуживых, по домам.

• Домой.

• Это исключено, тебе сейчас нельзя оставаться одной. Или ко мне едем, или к родителям твоим.

• Тогда к родителям. Только сомневаюсь, что они обрадуются мне…

Я мысленно представила маршрут, поняла, то движемся мы в противоположную сторону от той улицы, где живут мои дядя с тётей – Катины родители, и стала разворачиваться. От резкого меневра, Катя тихо вскрикнула «Ой!» и скорчилась над своим пакетиком.

Через полчаса стояния в пробке в полном молчании, Катя, предвосхищая все мои вопросы, заговорила.

• Я сама узнала четыре дня назад.

• Ясно.

• Буду рожать.

• Ясно.

• Отец - Костик.

• Ясно.

• На УЗИ, конечно, ещё ничего не видно, просто точка, но у моего малыша уже бьётся сердечко.

• Ясно, а он знает?

• Знает, но не верит. Мы неделю назад окончательно расстались. Точнее, он бросил меня. Он думает, что я выдумала всё, чтобы удержать его.

• Ясно, - сказала я вслух, а про себя наговорила много чего малоцензурного: мой внутренний голос услужливо подсказал мне целый перечень слов и словосочетаний, подходящих в качестве эпитетов для Костика, самое литературное из которых: «Слюнявый ублюдок».

• Мне страшно, - поделилась Катя.

• Ещё бы! В такой ситуации любой женщине страшно.

• Я выращу его сама, я сильная, я буду заказы на дом брать, подработку найду и даже в декрете работать буду, я сильная…

• Я знаю, что ты сильная. Я поддерживаю тебя, Катюш. Но ты так говоришь, как будто сама себе не веришь и стараешься сама себя убедить…

• Это страх во мне говорит. Я переживаю очень, а мне нервничать нельзя. Для меня это первое настоящее испытание в жизни…

• А что родители?

• Им Костик и так не нравился, а тут ребенок от него… Они не верят, что я сама смогу его вырастить. Напрямую не говорят, но всем своим поведением показывают, что они – за аборт.

• Ясно, - снова сказала я, и с ужасом поняла: я практически согласна с родителями Кати, хотя её будущий ребенок, эта точечка с бьющимся сердечком, ни в чем не виноват, и думать об аборте – грех.

Катя – творческий человек, а это в большинстве случаев синоним несамостоятельности. Она не умеет готовить, не умеет поддерживать порядок (то есть творческий хаос для неё – лучший порядок), не имеет постоянного заработка… Неудивительно, что родители, объективно оценивающие свою дочь, сомневаются в её способности в одиночку вырастить ребенка и справится с этой глобальной ответственностью. А в качестве тыла – Костик с облизанными губами и заторможенными реакциями. Я не оправдываю родителей Кати, но и не осуждаю их…

Дальше мы ехали молча, потому что Кате стало хуже, и она не отрывалась уже от своего пакетика.

Я припарковала машину прямо у подъезда и, осторожно придерживая Катю за талию, помогла ей выбраться из салона.

По пути до лифта её вывернуло ещё пару раз. Моё сердце разрывалось от жалости и невозможности облегчить её участь. «Держись, сестрёнка», - шептала я, и она благодарно сжимала мне руку в ответ.

Мы вошли в квартиру, открыв дверь Катиным ключом. В прихожей было темно, хоть глаз выколи, лишь узкая полоска света пробивалась из большой комнаты, в которой горел свет, работал телевизор и, по всей видимости, находились Катины родители.

Пока мы разувались, Катя громко вздыхала и дважды уронила ложку для одежды с тяжелым наконечником, которая падала на пол с громким характерным стуком.

Дверь комнаты открылась, и Катин папа - дядя Володя - вышел в коридор. Молча постоял пару минут, глядя на Катю, которую опять рвало, и… даже не взглянув на меня и не поздоровавшись, ушел обратно в комнату.

• Вот видишь, - прошептала Катя.

• Вижу, - хмуро ответила я.

Я, конечно, понимаю, что для родителей это не меньшее испытание, чем для самой Катерины, и перед родственниками, представителем которых являюсь я, им стыдно. Ведь стереотип о том, что родить без мужа, «принести в подоле», это как минимум не престижно, и как максимум – позор (в деревнях до сих пор живут этими понятиями). Но как бы там ни было – это их дочь, и ей сейчас плохо физически, а закрыть дверь перед носом … Не знаю, не правильно всё это…

• Может, ко мне поедем? – Уточнила я.

• Нет-нет, что ты, я не выдержу ещё одной дороги… Пойдем в мою комнату, я там сейчас лягу и мне сразу станет легче.

Я уложила Катю в постель, помогла ей раздеться, принесла тазик, выкинула пакет, и, дождавшись пока она заснет, тихо вышла из её комнатки.

В прихожей я тихо оделась, и не прощаясь вышла за дверь.

Дома я рассказала Мишке про Катю.

• Она решила рожать? – Удивился он. Катю он не то чтобы недолюбливал, а относился к ней… как к ребенку, списывая на неразвитый ещё интеллект все её закидоны. Он и общался с ней осторожно, и только по необходимости.

• Да, она решила рожать. Мне показалось, или ты осуждаешь её за это решение?

• Осуждаю? Нет, скорее недоумеваю. Большой ребенок хочет родить себе маленького ребенка. А кто их обоих нянчить будет? Родители? Ты? Я?

• Она, конечно, не от мира сего, но не умственно отсталая, какой все её считают.

• Я не буду спорить. Я не вправе её судить. Но помнишь социальную рекламу про то, что сейчас беременеют двенадцатилетние девочки и вообще никакой ответственности не чувствуют ни за ребенка, ни за себя. Там слоган ещё был звучный: «Дети не куклы. Ты – не ребенок». Так вот в случае с Катей, она ещё настоящий ребенок, и родит она себе куклу. Пупсика Кузеньку.

• Как ты можешь, - возмутилась я, но не очень уверенно: Мишка смотрел в самую суть проблемы, и этим «Кузенькой» ударил в самое больное место. - То есть ты считаешь аборт в данном случае более целесообразным выходом из ситуации?

• Более целесообразным выходом из ситуации будет её осознание грядущей ответственности и того, как изменится её жизнь после появления ребенка. И принятие осознанного, взвешенного, продуманного решения. А не эмоционального всплеска, основанного на страхе делать аборт. Аборт – это как минимум физически больно и эмоционально дискомфортно и прямо сейчас, а роды – так далеко, через девять месяцев… Отсрочка боли. Но какая глобальная ответственность грядет после этого!

• Ты …Ты… Ты…

• Прав? – Закончил мысль Миша.

• Не знаю, сложно всё это…

• За все свои поступки нужно нести ответственность. А она трижды этого не сделала!

• Почему трижды?

• Первый раз – когда выбрала безответственного человека, который использовал её как надувную куклу, второй – когда не предохранялась, а третий – когда решила рожать, не имея внятного представления о том, что делать дальше: на что жить, где жить, как жить…

• А может, она влюблена была и не видела в упор, какой он ублюдок, потому что когда любишь, недостатков не видишь. Предохранение могло не сработать. А рожать… Первый аборт – это очень опасно, это большая вероятность больше не иметь детей…

Миша усмехнулся и сказал:

• Оправданий можно найти сколько угодно. Но почему тогда с тобой не случалось подобного? Не знаешь? А я скажу. У тебя не было случайных связей, а всегда были проверенные партнеры, с которыми ты прошла все стадии отношений, а не прыгнула к ним в постель на первом же свидании. И вообще, сначала ты предохранялась воздержанием, потом – презервативами самой проверенной фирмы, купленными в аптеке; у тебя всегда с собой таблетки экстренной контрацепции, на всякий пожарный, если порвется. И формула «если нельзя, но очень хочется, то можно» не работает в данном случае, потому что на чаше весов стоит с одной стороны пятнадцатиминутное удовольствие, а с другой – сломанная жизнь.

• От этого никто не застрахован, Миш.

• Ну-ну.

• Что «ну-ну»?

• Каждый человек – автор любой ситуации в своей жизни, кузнец своего счастья, если так понятнее. И я выбрал тебя именно потому, что ты куёшь своё счастье осторожно, продуманно, ответственно. Знаешь почему? Потому что ты дорожишь своей жизнью, ты тратишь её по кусочку, по денечку, и каждый день – это вклад в будущее. А кто-то бездумно растрачивает молодость и талант, упускает все возможности, прикрывая свою лень «креативностью».

• Не надо так говорить про мою сестру.

• Я не про твою сестру. Я абстрактно выражаюсь.

• Куда уж конкретнее… - буркнула я и ушла в ванную.

Я так и не смогла заснуть в ту ночь.

До Катерины дозвониться я не смогла. На домашнем телефоне никто не брал трубку, а мобильный был отключен. «Наверное, хочет побыть одна», - решила я и не стала вечером заезжать к ней.

Впервые в жизни я … боялась встречи с собственной сестрой. Впервые в жизни я не знала, что ей сказать.

В обеденный перерыв я заехала к Кате на работу. По её чертежам (эскизам, или как там называется) строили и обставляли кабинет главврача в одной из московских больниц, и Катерина с удовольствием проводила там целые дни вместе с рабочими, чтобы лично удостовериться в красоте и совершенстве каждого слоя штукатурки на стенах, каждого вбитого гвоздя и приделанного плинтуса.

• Привет, ребята, - поздоровалась я с разнорабочими, устанавливающими батарею.

• Здрасте, - недружно ответили они.

• А где ваша муза? Катерина Владимировна? Я её сестра, может помните, мы несколько раз вместе приходили сюда…

• Катька-то? Домой поехала. Утром пришла, мы тут окна красили, так её от запаха замутило. Аллергия, наверное, - сказал один из парней в шапочке из газеты на голове.

• А нам она сказала, что отравилась чем-то, - поправила его девушка, измазанная в извёстке.

• Ясно, спасибо, ребята, - поблагодарила я и вышла на улицу.

Интуиция подсказывала мне, что она поехала не к родителям, поэтому я, не теряя времени, вырулила на МКАД – так быстрее доберусь до квартиры, которую Катя снимает в Марьино на пару с подружкой.

Минуты три я звонила в звонок, не отпуская пальца. Наконец, дверь открылась. Катя, опухшая и зареванная, в старой футболке с логотипом пивной компании и в шерстяных носках, пропустила меня в прихожую и, не здороваясь, ушла в комнату.

Я разулась, вошла на кухню, поставила чайник, и пока он закипал, отыскала в горе грязной посуды две чашки, вымыла их, заварила крепкий чай: себе без сахара, Кате – с тремя ложками, и с двумя дымящимися чашками вошла в комнату.

Катя лежала на диване, укрытая одеялом по подбородок, и с интересом рассматривала потолок.

• Ты ела что-нибудь?

• Я не буду рожать.

• Я спросила: ты ела что-нибудь?

• Я сделаю аборт.

• Вот, выпей чаю.

• Ты что не слышишь: я решила убить своего ребенка!

• Успокойся и выпей чай.

• Какой чай! Ну, какой чай! Ну, какой может быть чай!!! – Катя остервенело ударила по тумбочке, моя чашка неуверенно покачнулась, упала на пол и не разбилась.

«Лучше бы разбилась», - подумала я и пошла за тряпкой.

У Кати началась истерика.

• Все вокруг против. Все осуждают, все глаза отводят. Папа, мой родной любимый папочка, сказал, что поддержит меня, а сам ни разу в комнату не зашел: узнать, жива ли я ещё, может, мне чашку чая сделать. Мама! Мама моя, когда меня вырвало, брезгливо вытерла за мной и сказала: «Носи с собой тазик». Как будто я им не дочь. Костик не верит, он… Это так унизительно. А я ему зачем-то говорю - совсем гордости нет: можно, я тебе фотографию УЗИ привезу, покажу, тогда поверишь? А он говорит, что фотографию я могла где угодно взять, а даже если это и правда, то он готов помогать мне, если у него появится такая возможность. А он никогда не умел зарабатывать, он и сейчас мне деньги должен. И я одна, а ребенку надо памперсы, коляски, витамины – всё самое лучшее. А где взять? Мне двадцать пять – опять у родителей? Стыдно. Я вынуждена сделать аборт, вынуждена! Но я не могу, не хочу, не хочу, не хочу… Я боюсь. А вдруг потом больше не получится?..

Я обнимала её за плечи и монотонно раскачивалась вперед-назад, чтобы эти движения её успокоили.

• Всё будет хорошо, тихо-тихо, всё будет хорошо, - бормотала я и сама себе не верила.

Наконец, Катя успокоилась, вытерла слёзы влажной салфеткой, выпила остывший сладкий чай и деловито сказала:

• Эмоции в сторону. Я всё узнала. Стоит процедура пять тысяч. Плюс – отблагодарить Веронику, соседку мою, которая устроит, чтобы мне операцию делал лучший гинеколог, чтоб без последствий. Плюс расходные материалы. Итого десять. Делают за один день. Вечером уже дома буду. Операция длится десять минут. Завтра сдаю анализы на ВИЧ, СПИД и т.д. – без них нельзя. Послезавтра всё будет кончено. Хочу быстрее это пережить. Хочу успеть до Нового года.

• Узнаю свою сестру.

• Нет, у тебя теперь другая сестра. Никогда я не буду прежней.

• Ну и что? Я тебя такой ещё больше люблю. Глупо, конечно, так говорить, но даже в этой ужасной трагедии есть свои плюсы: ты пройдешь это испытание, и выйдешь из него более сильной. Более мудрой и серьёзной. Более осторожной и ответственной.

• Да, ты права, - кивнула Катя, и отвернувшись к окну, добавила. – Только я никогда себе этого не прощу.

Все мои рабочие проблемы теперь кажутся мне смешными и второстепенными. Как можно переживать из-за ресторанного меню, необязательных артистов или несработавшего фейерверка, когда рядом твой родной человечек переживает возможно самую большую трагедию в жизни? Я сходила в церковь, помолилась за Катю. И поблагодарила Бога за то, что мне самой не пришлось пережить такого испытания.

Вечером я поехала домой по объездной дороге. Выпал снег, и московские магистрали превратились в бесконечные шеренги машин. Пытаясь выгадать время, я выехала на шоссе и поняла, что не угадала: объездное стояло ещё плотней, чем основное. Я вздохнула и приготовилась покорно плестись до дома со скоростью 10 км в час. Люди на остановках, понимая, что автобусов теперь не дождешься, выстраивались в шеренги и голосовали.

И вдруг я увидела тётю Нину, Катину маму, которая вместе со всеми пыталась поймать попутку, и при этом куталась в шарф, накинутый на голову в качестве капюшона.

• Здравствуйте, тёть Нин! – Поздоровалась я через приоткрытое окно. – Садитесь.

На её лице сменилась целая череда эмоций, по нисходящей: от взметнувшейся сначала радости по поводу того, что она прямо сейчас окажется в тепле, до горького разочарования - если она сядет в машину, нелёгкого разговора на более чем актуальную тему не избежать.

• Привет, - неуверенно ответила она, и села рядом.

«Молчи, пусть она начнет!» - приказал мне мой внутренний голос, и первые полтора часа мы разговаривали на отвлеченные темы, хотя грозовая туча в облике Катиной проблемы никуда не исчезала.

Когда мы уже почти приехали, и я поняла, что тётя Нина сама ни за что не начнет разговор, я решилась:

• Тётя Нина, ну как же вы так? Отвернулись от дочери в самый сложный для неё момент…

• Оля, не надо тебе в это лезть.

• Во-первых, она моя сестра, а во-вторых, кроме меня рядом с ней сейчас никого нет, даже родителей.

• Помимо того, что она твоя сестра, она – моя дочь. И я знаю её преотлично. Если бы мы сейчас её поддержали, она бы расценила эту поддержку как одобрение, и в следующий раз повторила бы свою ошибку. А никакого одобрения в данной ситуации нет и быть не может. Заварила кашу – пусть расхлёбывает, слава Богу, ей не двенадцать лет…

• Ну, как же можно так рассуждать? Она же ваша дочь…

Тётя Нина повернулась ко мне, долго и оценивающе рассматривала меня, а потом сказала фразу, от которой у меня до сих пор мурашки по всему телу:

• Моя дочь и вести себя должна как моя дочь!

Потом вышла из машины, поблагодарила меня «за проезд» скупой улыбкой, и скрылась в недрах подъезда.

Вот и поговорили…

Смс, полученная от Кати в три часа дня: «Всё позади. Отхожу от наркоза. Меня вечером заберут родители, не приезжай. Я в порядке, ничего не болит, только кружится голова. Спасибо за всё».

• Ты не говори никому, что я аборт сделала. Я скажу, что само случилось. Что я потеряла ребенка, - по телефону Катин голос казался глухим и безжизненным, хотя она уверяла меня, что не плачет и всячески старается отвлечься от грустных мыслей.

• Почему?

• Мне так легче.

• Как скажешь, Катюш. Как скажешь.

• Он мне позвонил! Представляешь? – Катя возмущенно округлила глаза, сидя на табуретке в моей кухне. Мишку мы отправили за фруктами, и потому были абсолютно одни, и могли говорить обо всём.

• А ты?

• Слышать его не могу! Видеть не могу! Я все телефоны удалила, вычеркнула его и из записной книжки и из сердца окончательно. Прямо тошнит от одного только имени его…

• Ну, так давай скажем ему об этом, - предложила я.

• А как?

• А вот так.

Текст письма, адресованного Константину, и написанного нашими совместными усилиями (Катя диктовала смысл и ключевые фразы, я формулировала остальной текст), выглядел следующим образом:

• А если он даже после этого снова позвонит? – Спросила я, когда мы отправили адресату письмо по электронке.

• Именно после этого он больше не позвонит, - усмехнулась Катя.

• Почему ты так уверена в этом?

• Потому что он трус.

Новый год ознаменован для моей сестры началом новой жизни. Теперь у неё всё будет иначе. Правильно говорят: всё, что нас не убивает, делает нас сильнее.

ОСА

Продолжение следует.