Осиные страсти (Часть 15)

Понедельник В наших с Мишей отношениях появилась новая черта – осторожность. Боязнь обидеть другого человека, сделать что-то, что приведет к ссоре и, как следствие, к расставанию, сделало нас приторно вежливыми и неестественно услужливыми по отношении друг к другу. Мы словно играем в игру: угадай, чего хочет другой человек и сделай это, даже если ты этого не хочешь. Мы как будто… перестали быть сами собой и превратились в двух служек, каждый из которых видит в другом господина. Понедельник В наших с Мишей отношениях появилась новая черта – осторожность. Боязнь обидеть другого человека, сделать что-то, что приведет к ссоре и, как следствие, к расставанию, сделало нас приторно вежливыми и неестественно услужливыми по отношении друг к другу. Мы словно играем в игру: угадай, чего хочет другой человек и сделай это, даже если ты этого не хочешь. Мы как будто… перестали быть сами собой и превратились в двух служек, каждый из которых видит в другом господина. С одной стороны, такое поведение – отличная профилактика ссор: мы как будто переселились в оазис спокойствия и умиротворения. С другой стороны, этот оазис настолько хлипок и неустойчив, что может быть снесен любым дуновением скандала. Обсудила проблему с Еремкой. Пройдет! – Пообещала она. – А если не пройдет, всё в твоих руках – возьми и перевоспитай мальчика. Ерем, тебе не кажется, что вся цепочка моих мужчин – это мальчики, взятые на перевоспитание доброй феей – тетей Олей? Ну а если и так? Что плохого-то? Да ничего. Просто круглосуточный режим исправительно-трудовой колонии несколько выматывает… В общем, даже разговор с Еремкой не принес успокоения. Может, вместо того, чтоб циклиться на этом, нужно просто постараться привыкнуть? Не знаю… Во всяком случае на данный момент меня это ужасно раздражает, и ни о каком смирении не может быть и речи. Решила поговорить об этом с Мишей. Он сказал: «Не придумывай, малыш». Странно, мне казалось, что «прислуживание» очевидно, а он, похоже, даже не замечает этого. Не нравится мне всё это…Миша всё так же покладист и тих. Уступает мне во всём. Мне даже неинтересно стало: раньше я могла радоваться своим победам на фронте наших отношений и праздновать каждую отвоеванную позицию, а сейчас, когда все победы даются без боя, они не приносят ни радости, ни удовлетворения. И я ловлю себя на том, что часто сдерживаю себя и молчу даже тогда, когда мне что-то не нравится.**_ Чтобы лишний раз не нарываться и Мишку не злить его. При этом невысказанные мысли и претензии копятся внутри, кипятятся в бульоне раздражения, и в итоге готовое блюдо – злость. Всё-таки ссоры нам необходимы. Они позволяют не держать в себе всё, что не созвучно твоему внутреннему миру. Чувствую я, не кончится эта «прилежная тягомотина» ничем хорошим…На работе новости. Позвонил шеф и сказал, что завтра кому-то из нас с ним нужно присутствовать на встрече с одним очень важным чиновником в Челябинске. Он не может, потому что у его дочери день рождения, неявка на который чревата разводом с женой, долгими объяснениями с четырехлетней Наташенькой и дорогостоящим искуплением вины в виде шубы для первой и йоркширского терьера для второй. Поэтому – методом исключения – лечу я. Хочу сразу оговорить, что с шефом у меня отношения особые._** Кто-то в коллективе считает, что он – мой любовник, кто-то, что он – мой родственник, кто-то за недостатком информации просто подозревает, что дело нечисто. На самом же деле всё гораздо проще и прозаичнее. Мы с шефом пришли на эту работу одновременно, и даже в самые тяжелые для компании времена он знал, что я рядом и что мы – команда. Именно так – «мы с ним». Потому что постоянным членом его команды была только я. Другие люди появлялись и исчезали, испугавшись отсутствия стабильности или предстоящего реформирования. Только я, всегда улыбающаяся, со свежей прессой под мышкой и упаковкой дешевых сдобных баранок в сумке ежедневно являлась на работу, независимо от того, какой кризис переживала компания. Шеф оказался человеком благодарным: когда компания встала на ноги, он подарил мне должность и своё расположение. Потом все кризисы миновали, компания стала дрейфовать в море бизнеса и политики вполне стабильно и уверенно, практически не причаливая к опасным и нестабильным берегам, и на наш корабль вернулись многие достойные люди, настоящие профессионалы, почуявшие денежные потоки и оценившие перспективы компании. Но никто из этих людей не стал для шефа ближе и дороже, чем я. Он трепетно относился к моим победам, щедро выписывал мне премии, и частенько, когда выпадала свободная минутка, вызывал меня к себе в кабинет – на поболтушки. Ну, ты как? – Обычно спрашивал он, дождавшись, пока секретарша составит с подносика две чашки каппучино и блюдечко со сдобными баранками. Шеф никогда не изменял своим привычкам и в качестве десерта к чаю или кофе всегда просил эти дешевые сдобные баранки, бывшие безмолвными свидетелями наших прежних трудностей и проблем, хотя мог себе позволить скупать ежедневно всю ароматную выпечку из французской пекарни напротив. Я в порядке, - отзывалась я, стряхивая с ног туфли и усаживаясь в кресле поудобнее, как я люблю: поджав под себя ноги. Что у тебя новенького? Я с удовольствием делюсь с ним новостями своей личной жизни, а он - своей. О работе мы говорим только в экстренных случаях, когда форс-мажор настолько велик и существенен, что обойти его в нашей беседе просто нельзя. После серьезных разговоров на рабочие темы, шеф обычно добродушно заверяет меня, что ни одна рабочая проблема не стоит моих нервов, и говорит свою любимую поговорку, выцепленную из какого-то американского боевика: «Бизнес – это война, сынок, а не воскресный пикник!». Кстати, шеф всегда называет меня «сынок», и этот факт ужасно веселит меня всё время нашей совместной работы. Так вот. Со своей стороны в этой дружеско-рабочей идиллии я брала обязательства: шефа боготворить и ни в чем ему не отказывать! Поэтому, когда он сказал, что нужно попасть на встречу в Челябинске завтра, у меня возник только один вопрос: А пораньше сказать нельзя было, я же смертельно боюсь летать на самолетах! Я знаю, сынок, поэтому чувствую себя ужасно виноватым. Но мне секретарь заказывала билет, и сказала: «Вам лететь в четверг». Я и не сориентировался, если б она число назвала, я бы вспомнил про Наташку и отменил встречу заранее, а сейчас уже никак. Демидыч в отпуске, Алехин в командировке, остаёшься ты, потому что только мы четверо в курсе проблемы… Ну что ты молчишь, сынок? А что мне сказать? Хеппи бёрздей вашу Наташу! Полечу, конечно, но вернусь оттуда в пятницу, поседевшей от ужаса и с изуродованной психикой, имейте в виду! Потом буду две недели бюллетенить, восстанавливая здоровье за ваш счет. Шеф ценил мой юмор всегда, поэтому он одобрительно засмеялся в трубку и сказал: Я никогда не сомневался в тебе, сынок! Удачной командировки.В процессе жизни мой страх перед полётами, нагнетаемый ежедневными сводками об авиакатастрофах, которыми расторопные СМИ пичкают уставших от плохих новостей зрителей и читателей, превратился в фатальный ужас. Помимо страха летать, у меня всегда присутствовал панический страх опоздания на поезда и самолёты, поэтому на вокзалы и в аэропорты я приезжала всегда за два часа до посадки. Я сидела в самолёте, напряженно ожидая взлёта, и пялилась в иллюминатор. С сонным Мишкой я попрощалась очень-очень рано, когда ещё утро нельзя назвать утром из-за того, что оно ещё не сняло с себя ночной пелены, а лишь добавило в темноту чуть-чуть серых тонов. Я поцеловала его в макушку, прикрыла одеялом, когда он заворочался, чтобы встать меня проводить, и тихо сказала: Спи, малыш, я сама закрою дверь. Меня уже такси ждет. Долечу – позвоню. …В общем, я смотрела в иллюминатор, судорожно вцепившись в ручки кресла, и практически прощалась с жизнью. Привет! – В кресло рядом со мной плюхнулся пухлый паренек в стильных очках. Здравствуйте, - вежливо поздоровалась я. Меня Валера зовут. Оля. Боишься летать, Оля? – Спросил он. А что, так заметно? – Ответила я вопросом на вопрос. Ты бледная, напряженная, с прямой спиной, застегнутая на все замки. Была б твоя воля, ты б сразу парашют одела и скотчем себя к креслу примотала, да? А ты, я смотрю, шутник, Валера. Да это я сегодня только. Завтра сам не знаю, что со мной будет. А что будет завтра? – Заинтересованно спросила я. Я в Челябинск лечу на один день, в командировку, - доверчиво стал делиться со мной новый собеседник. – Обратный рейс сегодня поздно вечером, в 22-50. А мама у меня – астролог. Что-то там посмотрела в своих звездных путях, и давай причитать: нельзя тебе завтра лететь обратно, с самолётом что-то должно случиться, верь мне, звёзды не врут. Я говорю: «Мама, ну как я начальнику объясню, что в пятницу я не привез образцы породы, за которыми летал? Скажу: мне мама не велела?». А она бьётся в истерике: «говорю тебе – нельзя!». Короче, соврал ей, что поменял билет, а сам – не поменял. Я в это всё не особо верю, но, знаешь, всё равно как-то не по себе… Ты что молчишь? Думаешь, чушь несу? Нет, - еле слышно ответила я. – Просто я тоже возвращаюсь этим же рейсом – в 22-50. Валера посмотрел на меня с интересом, подумал, а потом говорит: Скажи мне свои время, дату, месяц и год рождения, а ещё фамилию девичью и отчество. Я маме сейчас смс-ку скину, чтоб она тебя просканировала там своим звездным фейс-контролем. Я не уверена, что хочу это знать… Да ладно, ты ж теперь не успокоишься… «И то правда!» - подумала я и продиктовала Валере свои данные. Он позвонил маме, объяснил причину звонка, передал мои данные, и обещал перезвонить после приземления. Как раз в это время механический голос объявил, что нужно отключить телефоны, что он и сделал. Стоит ли говорить, что весь полет меня трясло крупной дрожью? После посадки я неотступно следовала за Валерой в ожидании приговора, и встречающий меня челябинский представитель был удивлен моим поведением – я практически висела на руке у пухлого парня и требовала позвонить маме. Наконец, Валера позвонил, причем сделал это, находясь в двух метрах от меня, «чтобы я истерично не сопела в трубку». Ну что? – Нетерпеливо спросила я, когда он опустил руку с трубкой мобильного телефона. Валера отвел глаза. Тебе нельзя лететь этим рейсом. А что… она сказала, что это очень опасно? Она сказала, что возможна поломка самолёта. Я помолчала, тяжело вздохнула, и сказала: Хорошенькие у нас тобой планы на вечер – полетать на неисправном самолёте! Я, знаешь, и обычный экстрим не люблю, а тут – смертельный номер. Я, Валер, пас. Я сдаю билет. Ладно, - покладисто согласился Валера. А ты? А я – полечу. Во-первых, я – мужик, во-вторых, я в это всё не верю, а в-третьих, возьму с собой пару литров обезболивающего – красного полусладкого. На твою долю брать? Я же сказала – я поменяю билет. А-а-а, ну пока, мой несостоявшийся коллега-смертничек, но я почему-то уверен, что увижу тебя вечером. Когда я села в машину встречающего меня представителя, то сразу после обмена визитками четко произнесла: "Мне нужно обменять билет на другой рейс".**_ Что-то случилось? – Вежливо поинтересовался мой собеседник по имени Иван. Я в двух словах изложила суть того, что случилось. Он подумал пару меня и рассмеялся: Вы серьезно? Вы верите в эту чушь? Я просто очень боюсь летать, а тут такое… Его реакция показалась мне адекватной, более того - разумной, и я запереживала, что выгляжу непредставительно в его глазах. Вот подумает, наверное, что шеф прислал вместо себя какую-то школьницу, боящуюся темноты и самолётов. Я же всегда позиционировала себя как бизнес-вумен, поэтому взяла себя в руки и сменила тему в сторону наших рабочих вопросов. Иван подробно изложил мне график встреч, предупредил обо всех организационных вопросах и уточнил: Билет менять будете? Положительный ответ означал бы признание своего несоответствия образу взрослой серьезной женщины,**_ и полное соответствие образу малолетки с бантами на голове и с коленкой, замазанной зеленкой, поэтому я твердо замотала головой: Нет, Иван, простите мне мою минутную слабость… Ну что Вы, даже приятно. А то я общаюсь только с должностями, а не с живыми людьми, которым присущи слабости. Спасибо, я расцениваю это как комплимент. В общем, с Иваном мы расшаркались и расстались, вполне довольные друг другом. Я позвонила Мише и рассказала про мой астрологический приговор. Кис, ну когда же ты у меня повзрослеешь… - проговорил Миша и я окончательно успокоилась: никто не верит в подобные предсказания, значит, и мне не надо. Весь день я ударно решала рабочие дела: высококлассно провела встречу с чиновником, к которому фактически и прилетела, посетила все рабочие точки, обозначенные Иваном, отчиталась перед шефом, празднующим день рождения дочери, а за три часа до самолета меня привезли в центральную гостиницу Челябинска. В вашем распоряжении час, - сказал Иван. Потом экскурсия по Челябинску, а потом я провожаю вас в аэропорт, идёт? Идет, - кивнула я, очень довольная результатами сегодняшнего дня. – Через час я буду внизу… Я взяла у администратора ключ от своего номера, отыскала его в длинном темном коридоре, состоящем из идентичных дверей, вошла – и … остолбенела! На столе, в небольшой прозрачной вазочке, стояли две розочки. Две одинокие красные розочки с поникшими бутонами. Я проверила номер гостиничного номера. Мой. Я осторожно вышла оттуда и прикрыла за собой дверь. Что-нибудь не так? – Приторно-вежливо спросила женщина - консъерж. В моем номере стоят две сухие розы в вазе. Не может быть… Номер сто тридцать пять. Проверьте, если не верите. Я скажу горничной, она сейчас всё исправит. Это недоразумение. Вам сейчас предложат другой номер. Спуститесь, пожалуйста, к администратору. Спасибо, - сказала я, но к администратору не пошла. Я оставила вещи в холле, и вышла подышать ночным челябинским воздухом. Мне пришла в голову мысль: а вдруг две розы - это знак, и сегодня – мой последний день? А я провожу его вдали от любимых и родных людей. Я представляю, как они расстроятся, если меня не будет. Мама так вообще не переживет. Я, даже будучи маленькой, никогда не думала о собственной смерти как о способе наказания другого человека. Поэтому мне всегда было дико слышать слова двоюродного брата Сереги, когда мы, маленькие, бывало дрались, и он, проигрывая мне, обиженный, уходил в другую комнату, обронив что-нибудь типа: «Вот умру, посмотрим, с кем ты драться будешь и солдатиков воровать…». Эти слова всегда вводили меня в ступор, и я бросалась к нему мириться, отдавая не только отвоеванных солдатиков, но и всех моих кукол в придачу. Смерть – это святое и неприкосновенное событие, подернутое пеленой тайны и чужых слез. Я пережила смерть бабушки и дедушки, воспитывавших меня, но я тогда ещё была в малосознательном возрасте, чтобы реально осознавать, что произошло. Откровенно говоря, на их похоронах я испытывала скорее любопытство, чем скорбь. А ещё истово завидовала девочке, чьей-то дочке, у которой волосы были перевязаны шикарной черной атласной лентой. Мне очень хотелось такую же ленту и такие же волосы. От размышлений на эту тему оторвал меня возглас Ивана: Вы же хотели переодеться перед самолетом. Передумали? Передумала, - ответила я, подавив в себе желание рассказать ему о знаке судьбы. Ну, тогда поехали на экскурсию? Иван, извините, пожалуйста, но я не поеду. Совершенно нет настроения. Давайте в другой раз. Вам что-то не понравилось? – Он действительно расстроился. Нет-нет, что Вы, сегодня был замечательный день. Просто я не готова к экскурсии. Я устала, и боюсь ничего не пойму. Понял. Я сейчас отпущу водителя и молча покатаю Вас по городу… Обещаю – молча. Спасибо, это то, что нужно. Под легкую джазовую музыку Иван колесил по городу, а я на заднем сидении думала о том, что или весь мир населен замечательными людьми, или это я такая везучая, что встречаю на пути только вот таких, как Миша, Еремка, Васген, Иван... А может, это ангел-хранитель мой производит строгий отсев людей, которые попадаются мне на пути? Как бы там ни было, очень не хочется мне… покидать их. Всю оставшуюся дорогу я молилась. В аэропорту мы тепло попрощались с Иваном, который взял с меня строгое обещание приехать в Челябинск ещё хотя бы раз, потому как мне тут задолжали экскурсию. В самолёте Валера приветливо помахал мне рукой - он сидел на два ряда впереди. Потом куда-то подорвался и вернулся через пять минут. Привет, смертничек. Сидим вместе, я договорился. По-моему, объединяясь, мы концентрируем неприятности на нас… Ничего подобного, у меня есть замечательный способ забыть о всех неприятностях! Вот он! Пять звездочек! -Я не пью, Валер, тем более коньяк… Ну, знаешь, такие перелеты по трезвяку переносить – это бестолковый какой-то подвиг, Оль… Это последнее, что я помню.**_ Первые две рюмочки после взлёта под лимончик срубили меня так, что очнулась я окончательно только тогда, когда услышала аплодисменты – пассажиры радовались удачному приземлению и благодарили пилотов. Я оглянулась: Валеры рядом не было, по проходу шли люди и радостно галдели.**_ Я ощущала себя алкоголичкой со стажем: голова гудела, изо рта пахло коньяком в стадии перегара, а последовательность действий (встать с кресла и двигаться к выходу) приравнивалась к подвигу. Привет, - Мишка чмокнул меня в щёку, схватил сумку и стал тянуть меня за руку из кресла. – Ты что такая помятая? Ты как тут оказался? Да все уже вышли, терминалы прошли, а тебя всё нет… Я даже вспомнил твои бредни про астрологию, и решил, что ты катапультировалась в полёте. Я выпила, Миш. Да я понял уже, по запаху. Пойдем домой, пьяная помятая пионервожатая…Сходила в церковь. Мне просто необходимо было поставить свечку - это какой-то действенный способ выразить свою благодарность Богу за то, что я выжила. Что-то вроде «Слава тебе, Господи», только на его территории. Перед Валерой только стыдно. Отличный паренек! Где он и как перенес полет – осталось тайной. А собутыльник из меня никудышний…Вспоминаю свои перелеты, и удивляюсь собственной мнительности, доверчивости и невзрослости. Интересно, это приходит со временем и с опытом, или это я так плохо занимаюсь саморазвитием?Как-то особенно внимательно я стала относиться к жизни и умиляться людям. Спасибо вам, мама Валеры, за такую встряску. Такое ощущение, что я заснула в автобусе, а она - моя случайная попутчица - толкнула меня хорошенько, я вздрогнула, протерла глаза и с интересом смотрю вокруг: как же здесь здорово! Вот в этом ощущении «Как же здесь здорово!» я теперь и живу.Жизнь прекрасна, и надо ценить каждое её мгновение: дробить свои дни на минуты, минуты на секунды, секунды на мгновенья и истово их ценить. Только тогда можно будет сказать, что мы познали вкус к жизни. ОСА**_ Продолжение следует.**_