Наше чудо

Я вообще детей не любила. И не хотела. Хотя умом понимала, что надо. Муж хотел троих. Он бы, пожалуй, с удовольствием родил их сам, если б был приспособлен к тому природой. Я была согласна с ним, что семья – это обязательно дети, но вот можно было б их найти в капусте… а когда не до них, выключать и ставить в шкафчик… Я вообще детей не любила. И не хотела. Хотя умом понимала, что надо. Муж хотел троих. Он бы, пожалуй, с удовольствием родил их сам, если б был приспособлен к тому природой. Я была согласна с ним, что семья – это обязательно дети, но вот можно было б их найти в капусте… а когда не до них, выключать и ставить в шкафчик… Я представляла, как деторождение испортит фигуру –грудьобвиснет, талия исчезнет, по всему телу растяжки. Уже никогда я не смогу поваляться в постели в свое удовольствие, безоглядно тратить деньги, уезжать одна в отпуск. “Муха-Цокотуха” станет моей настольной книгой. А сам процесс появления детей на свет пугал меня неимоверно. С этакими вот мыслями я запланировала зачатие на сентябрь. Муж старался – не курил и всячески мне угождал. В конце месяца тест был отрицательный. В конце следующего месяца – тоже. Потом ко мне приехала школьная подруга, и я не заметила недельной задержки. А когда спохватилась, тест упрямо показывал одну полоску. Я расслабилась и даже пару раз выпила в гостях довольно много. Через неделю, в восемь часов утра, я сидела на кровати и тупо смотрела на энный по счету тест. Полосок было две. На следующий день в поликлинике меня сразу потащили на УЗИ. Три недели. С одной стороны, приятно побывать в неведомом доселе амплуа. С другой стороны – я со страхом прислушивалась к своему организму – как оно там? Вдруг захотелось посмотреть, что у нас получилось. Через месяц незаметно подкрался токсикоз. Меня выворачивало, когда я утром чистила зубы. Есть не могла ничего, кроме салата из помидоров и огурцов. Все мерзко пахло, голова кружилась, постоянно хотелось спать. Однажды я чуть было не грохнулась в обморок в метро. Похудела на четыре килограмма. Казалось невероятным, что при таком раскладе может вырасти хоть какой-то живот! Потом стал падать гемоглобин. Я чувствовала себя отвратительно, злилась на мужа, кричала: “Это ты заставил меня рожать!”, злилась на ребенка, стыдно признаться, мечтала, чтобы случился выкидыш и все от меня отстали. В марте появился скромный животик. Я была уверена, что это мальчик, хорошенький светловолосый мальчик. Тошнота отступила, заменившись круглосуточной изжогой, от которой спасали только “Ессентуки № 17”. И еще я начала катастрофически набирать вес. Ну ничего не могла с собой поделать – ела, ела, ночью вставала, чтоб покушать. Как неделя, так плюс килограмм. Врач была в ужасе. Я, признаться, тоже. Летом я уже не могла ни завязать шнурки, ни, пардон, надеть трусы самостоятельно. К концу восьмого месяца поправилась на двадцать килограмм, а дальше просто перестала взвешиваться. Очередное УЗИ выявило девочку. Мы после долгих споров решили назвать ее Софьей. В июле началась жара. У меня отекали ноги, руки, лицо. Я без преувеличения стала похожа на большого розового бегемота. Спала сидя, обложившись подушками. Предстоящие роды уже не пугали, я мечтала только поскорей избавиться от живота. Вдобавок мы всей семьей отравились печенкой, и у меня даже поднялась температура. Седьмого августа с утра начал побаливать живот. К обеду он побаливал с интервалом в двадцать минут, и всякие сомнения отпали. Я поймала второе дыхание – приготовила праздничный ужин, испекла торт (у нас была годовщина свадьбы), бодро помылась, замеряя промежутки между схватками – десять минут, семь, пять. Пора ехать. В роддоме меня поместили в бокс со стеклянными стенами, предложили сделать укол, чтоб поспать, но я мужественно отказалась. Сначала бродила по палате, потом силы кончились, а схватки усилились. Вокруг никого, только из соседних боксов доносятся вопли разной интенсивности. Я упираюсь рукой в кафельную стенку и тяну себя за волосы, чтобы отвлечься. В пять утра схватки утрачивают перерывы и становятся одной бесконечной болью. Я пытаюсь думать о ребенке, о том, что ей труднее, чем мне. Но не верится, что кому-то может быть труднее. В восемь у врачей начинается пересменок. Они по очереди забегают ко мне, на мои слабые стоны отвечают: дыши, дыши, сейчас акушерка придет. Акушерка, кстати, была очень хорошая, вот если б пришла пораньше. Моя дочка – 4, 1 кг, 56 см (вот раскормила!). Пока меня зашивали, она лежала на столе и молча плевалась. Потом нас вместе положили на каталку и повезли на другой этаж. Самые приятные минуты. Два дня моя девочка (которая абсолютно не была похожа на Софью, а – повязанная пеленкой – на Марфушу-богатырку) отказывалась от еды, тихо хныкала и все пускала слюни. Педиатр определила внутриутробное инфицирование и унесла ее в другое отделение. “А что вы с ней будете делать?” – со слезами спросила я. “Поставим диагноз и будем лечить”. Всю ночь я рыдала. Было жалко крохотулечку, но больше - себя. Не хотела, не хотела, и вот родила больного ребенка, и неизвестно, что с нами будет дальше, зря, что ли, так страдала, вдруг она умрет и мне придется рожать еще… Утром я пошла посмотреть – Марфуша лежала под капельницей, ей промывали желудок и кололи антибиотики. На шестой день подлечившуюся Марфушку (как я ее называла, вгоняя в панику всю семью) наконец принесли кормить. Несколько секунд она недоумевающе принюхивалась, потом яростно вцепилась в грудь, полминуты пососала и, устав, заснула. У нее было такое несчастное, измученное лицо, что она больше походила на какую-то зверюшку, чем на толстую розовую девочку, которую я рожала восемнадцать часов. Назвали Марией. Пришли к консенсусу, так сказать. Я много читала о том, что ребенку не нужны ни коляска, ни дорогие ползунки, ни крутые бутылочки. Его можно завернуть в полотенце и положить к себе под бочок, и все, что ему нужно – это любовь. Но не понимала, как найти в себе силы любить, когда ребенок кричит, капризничает, не спит ночью, когда не хватает молока, болят швы и пять лишних килограмм намертво приклеились к бедрам. Эти, конечно же, временные трудности отнимали у меня последние капли терпения, и я снова злилась на всех вокруг. Все материнские чувства заключались в постоянно посещающем меня вопросе: неужели я родила живого человека? Но в один в буквальном смысле слова прекрасный день Маруся – ей было два месяца – долго и серьезно всматривалась в мое лицо, будто пытаясь понять, кто я такая и почему держу ее на руках. И вдруг заулыбалась во весь рот. Он смотрела на меня, и ее глазенки излучали великую радость. И тогда во мне словно взошло солнце. Я осознала, что люблю ее больше всех. Больше себя. Люблю ни с чем не сравнимой любовью. Люблю, не прилагая к этому никаких усилий. Просто за то, что она есть. И буду любить всегда. Иначе, как чудом, это назвать нельзя. И еще у этого чуда оказался небольшой “побочный эффект”. Я наконец поняла, что испытывает по отношению ко мне моя мама.