Осиные страсти (Часть 6)

   Понедельник Эту запись я делаю поздно ночью. Сейчас около двенадцати, Мишка сладко спит под баюкающий аккомпанемент клавиш, и единственный источник освещения в комнате – это молочный свет монитора. Я сижу на стуле, поджав ноги, и безуспешно пытаюсь унять дрожь – ни горячий чай с мятой, ни мой любимый клетчатый плед не помогают.

Всё дело в том, что сегодня я абсолютно случайно встретила на улице Лёвика, свою первую настоящую любовь, и до сих пор не могу справиться с зашкаливающими с того момента эмоциями. Мне нужно выплеснуть их хотя бы дневнику, потому что по каким-то необъяснимым причинам я не стала рассказывать об этом Мише, хотя имею привычку делиться с ним всем, что меня волнует.

Лёвика на самом деле зовут Лев. Царь зверей. Я больше не знаю ни одного человека, которому бы так не шло его имя. Короткое, одноударное, метко стреляющее в цель своим единственным слогом, имя Лев ассоциировалось у меня с непобедимой независимостью и уверенной грацией. Такое имя, на мой взгляд, обязывает его обладателя быть по меньшей мере лидером в любом коллективе, обладать развитой мускулатурой, чтобы при случае доказать своё силовое превосходство, и много читать, чтобы суметь выстоять в словесной дуэли.

Тем летом я работала вожатой в одном из детских лагерей на юге. Заканчивалась моя первая смена, и я была очень увлечена работой с детьми – мой отряд лидировал на всех лагерных мероприятиях, меня хвалили, обещали грамоту в конце смены, и я уже подумывала о том, чтобы педагогику сделать своим призванием.

Впервые я увидела Лёвика на собрании вожатых лагеря, скучнейшем ежедневном мероприятии, выдуманном нашим замом по творческой части для удовлетворения своих ораторских потребностей. Зам обычно долго и с явным наслаждением объяснял нам элементарные вещи, выхваченные, по всей видимости, из введения к учебнику по педагогике и психологии, а мы тихо корчились от ненависти к этому самовлюбленному олуху, потому что свои собрания он назначал на время послеобеденного сна детей – единственное время, когда вожатые могут принадлежать сами себе и поплавать в своё удовольствие в приветливом теплом море, не пересчитывая ежеминутно десятки вопящих от восторга детских голов.

В то знойное лето мне удавалось искупаться только ночью и я, сидя на собрании и слушая бредни зама, нарабатывала навыки испепеления человека взглядом и истово выдумывала ему самые страшные наказания. Самым страшным наказанием, кстати, в моей иерархии глумлений над человеком была кара в виде непрерывного прослушивания лекций этого же зама.

В тот день, когда смешанные чувства жалости к себе и ненависти к заму находились уже в пугающей близости к моей точке кипения, дверь актового зала, где проходило наше бездарное собрание вожатых, открылась и в неё просочилась худенькая мальчишеская фигурка, моментально привлекшая внимание всех двадцати пар глаз, включая докладчика.

• А вот и Лев! Знакомьтесь! – Оживился зам, прервав свой доклад «на самом интересном месте». - Ребята, в нашем дружном коллективе прибавление, - тоном доброго сказочника поделился он с нами информацией и бросился к мальчишке, чтобы потрясти ему руку.

• И это Лев? – хмыкнула моя лучшая лагерная подруга Нина, сидящая рядом. - Я бы сказала, что это переболевший чумкой котёнок…

• Старший сын мэра города. Двадцать шесть лет. Холост. Живет в двухэтажном особняке с родителями. Перемещается на праворульной Хонде. Проблем с наличностью не имеет. В подозрительных связях не замечен. Девушки постоянной нет, - отчиталась наша Лена Чулочкина (которую за хроническое отсутствие личной жизни называли Синечулочкиной), известная лагерная сплетница, обладающая даром узнавать все новости раньше, чем они случались.

• Девушки нет? – переспросила Нина и не удержалась от язвительного комментария. – Не удивительно… Против таких внешних данных даже праворульная Хонда бессильна.

• Меня больше интересует, что этот крендель делает в детском лагере. У них там, в мэрии, бал-маскарад и он решил прийти в костюме вожатого? А тут решил потусить, чтобы лучше в образ вжиться? – Поддержала разговор хмурая Лариса, местная красотка, умудряющаяся в скудных условиях лагерного быта находить время и возможности на поддержание своих внешних данным в относительно товарном виде (ногти и губы - всегда накрашены, волосы – всегда уложены). Недавно Лариса переусердствовала с загором и теперь ходила по лагерю чернее тучи (и в прямом и в переносном смысле), сверкая лицом, обезображенным загаром.

• Да эти хозяева жизни с жиру бесятся, - поддержала Ларису Лена Синечулочкина.

• Ладно, девчат, закрыли базар, - шикнула я на девчонок, для которых во время собрания вожатых обсуждение сплетен являлось единственным развлечением.

Тем временем зам, вложивший в рукопожатие всё подобострастие, на которое был способен, приторно улыбаясь мальчишке в лицо, вежливо спросил:

• А Вы из какого отряда?

Вопрос подразумевал ответ о номере отряда малолетних отдыхающих, который получил в свое «безвозмездное пользование» новенький вожатый.

И тут случилось страшное.

• Из какого я отряда? Млекопитающих! - звонко отшутился Лев, и обернулся к залу в поисках одобрительной поддержки.

Лев не знал, что в обществе зама на юмор у нас было строгое табу. Зам не воспринимал юмор ни в каком виде: анекдоты яростно препарировал, расшифровывал и переспрашивал, а на шутки или не реагировал, потому что не мог вычленить их из общей массы сказанного, или воспринимал их как прямой наезд в свой адрес.

За три месяца моей работы в лагере я единственный раз слышала как смеется зам. Это знаменательное событие случилось в момент вечернего кинопросмотра фильма «Служебный роман», когда главный герой Новосельцев назвал главную героиню Прокофией Людмиловной. Зам заливисто захохотал и с тех пор «подкалывал» всех работниц лагеря перестановкой их имен и отчеств в обратном порядке: Наталью Петровну называл Петром Натальевичем, Ирину Олеговну – Олегой Ириновной и т.д.

Все сидели с вытянутыми лицами и ждали развязки. Лев удивился тому, что «шутка не прошла», и так и застыл с выражением удивленной жалости к парализованному залу.

Впоследствии Лев рассказывал мне, что влюбился в меня с первого взгляда в тот момент, когда увидел, что я - единственная – давлюсь от смеха над его шуткой и, задорно похохатывая, шепчу что-то на ухо Нине.

Я тоже хорошо помнила тот момент, когда сквозь смех пыталась сообщить подруге, что «А наш Львёночек ничего…».

Ничто меня так не возбуждает, как наличие здорового чувства юмора у партнера. Как говорила Нина, «смех – это твоя эрогенная зона».

Это действительно так, потому что с первых минут полноценного общения со Львом, упрощенным мною до Лёвика, я уже боялась испугать парня своим неукротимым восторгом от его остроумия, выражающемся в постоянных взрывах смеха и готовностью моментально радостно отреагировать на его очередную шутку, а по спине уже бежал знакомый щекотливый холодок – предвестник новой влюбленности.

Через четыре дня пребывания Лёвика в нашем лагере у меня с Ниной, которая становилась обычно моим разумом на период бесшабашных влюбленностей, состоялся серьезный разговор.

• Нина, я его хочу, - громко и отчетливо произнесла я, как дворецкий, объявляющий на балу очередного гостя.

• Да тише ты, - шикнула на меня подруга, так как разговор происходил после отбоя и «спящий» лагерь мог быть полон еще не заснувших ушей. Я глупо хихикнула, потому что Нина, в своих модных очках, очень напомнила мне мою строгую мамочку.

• Ни-и-и-и-на, он обалденный! Меня аж трясет от него. У меня дрожь во всем теле, Нина, когда он рядом! Это такое классное ощущение, Нинка! Вот когда ты влюбишься, ты меня поймешь…

• Да уж… - задумчиво проговорила подруга. – В Америке существуют специальные курсы флирта для кассиров и банкиров. Не знаю, был ли он в Америке, но эти курсы он, судя по всему, окончил с красным дипломом.

• Да какого флирта, Нинка! Это ещё кто кого кадрит!

• Оля! Я должна тебя предупредить: не торопись!

• Да куда там не торопиться! Я дождаться не могу, когда он меня поцелует!

• Оля, он избалованный папенькин сынок!

• Нинка, ты ж его ни капельки не знаешь! Он сам, все сам. Он хочет частную школу открыть сам, чтоб доказать папочке, что он не только его сын, но и вполне самостоятельная личность, а сюда он пришел за опытом педагогической деятельности.

• Ладно, - тяжело согласилась Нина, переварив информацию. Потом она сделала трагическое лицо, которое действовало на меня обычно как ведро холодной воды, и таким же трагическим шёпотом добавила. – Я все равно должна тебя предупредить: он ниже тебя ростом.

Я захохотала.

• Нет, а что ты смеешься, ты же любишь каблуки…

У меня от смеха закололо в боку.

• Будете как кабаре-дуэт «Академия»…

Я уже стонала.

• И он такой нездорово-худющий, а ты такая пышка…

Я уже держалась за живот и пальцами расправляла носогубные складки, потому что за последние четыре дня я улыбалась и смеялась больше, чем за всю прошедшую до этих дней жизнь. А её последний аргумент чуть не стал контрольным выстрелом в моей смерти от смеха.

• Оля! У него плоскостопие!

В ту ночь Нинка благословила меня на роман с Лёвиком...

Те два месяца наших отношений были самыми яркими в моей жизни (Мишка, прости, я тогда тебя ещё не встретила). Нам было настолько здорово и весело друг с другом, что весь остальной мир воспринимался нами как декорация к нашей любви. Мы практически не разлучались, а необходимость общения с окружающими считалась у нас вынужденной мерой.

Имея в багаже кардинально противоположные интересы, мы умудрялись сосуществовать в нашем общем любовном коконе, не раздражаясь и никогда не скучая в обществе друг друга.

Меня согревала его любовь, а его – моя, и мы вместе плавились от переполняющего счастья. Но близился срок моего отъезда в столицу, омрачавший наше наслаждение жизнью, молодостью и любовью.

В преддверии разлуки у нас состоялся важный разговор.

• Что будем делать, Лёвик? – спросила я.

• Как что? - удивился он. – Есть только два варианта. А. Ты забираешь документы из института, переводишься сюда, переезжаешь ко мне, и мы с тобой будем жить. Б. Ты едешь к себе, доучиваешься два года, переезжаешь ко мне, и мы с тобой будем жить.

• А вариант твоего переезда в Москву рассматривается?

• Категорически нет. Здесь мои родители, друзья и море.

• А там мои родители, друзья и вся моя жизнь.

• Я помогу тебе адаптироваться здесь, я буду рядом.

• Мы поженимся?

• Если ты захочешь.

• А ты?

• А мне и так неплохо. Никогда не делал из штампа в паспорте культ.

• Причем здесь культ? Я должна всё бросить, переехать к тебе и жить здесь на правах твоей подружки? Если что – разбежимся?

• Ты ничего никому не должна. Но мы не имеем права просто расстаться. Мы должны бороться за нашу любовь.

• Отлично, только в нашей борьбе, Лёвик, за нашу любовь основной удар почему-то приходится на меня. Я бросаю маму, друзей, институт, свою комнату, налаженный быт – и это цена за возможность не потерять тебя. Внимание вопрос: а что делаешь ты?

• Я женюсь на тебе, - решился Лёвик.

• Вот спаси-и-и-ибо! – разыграла я искреннюю благодарность. – Это самое романтичное предложение руки и сердца из всех, какие я слышала.

• Не злись, ну а что ты предлагаешь?

А что я могла предложить? Грядущее расставание заслонило счастье и стало в последние дни единственной темой для разговоров, выматывающей, тяжелой, безысходной и изнуряющей своей неизбежностью.

В день отъезда я плакала на плече у Лёвика, который отстранённо успокаивал меня поглаживанием по голове, и моя жизнь казалась мне никчемной и потерявшей смысл. Был первый день осени, и мелкий холодный дождь услужливо смывал слёзы с моих щёк. Зонтик я упаковала куда-то глубоко в сумку и доставать его было лень. Всё было лень. Даже просыпаться утром…

Я просто улетела в Москву. Никакого компромисса мы не придумали и ничего не решили. Лёвик, выказывая обиду, не звонил и не писал.

Впоследствии, со слов Нины, оставшейся там ещё на две смены, я узнала, что он не простил мне мое нежелание бороться за нашу любовь.

«Мне же никто кроме неё не нужен. Я умолял её выйти за меня замуж и переехать ко мне. Она не захотела», - изливал он Нине душу.

• Всё так и было? – строго спрашивала меня подруга по телефону.

• Почти, - сухо отвечала я.

• Он страдает, - подкупленная Лёвикиными мужскими слезами, докладывала Нинка. – Говорит, что ты не стала бороться.

• Нин, в его понимании борьбы я должна была лезть на баррикады, а он бы меня благородно подсаживал. Этот мужественный борец даже не позвонил узнать, долетела ли я.

• Он у меня спросил...

• А-а-а, похвально…

• И что думаешь делать?

• Жить, Нин, и не хоронить себя. Очередной роман окончен. У нас всё равно ничего бы не получилось…

• Почему? – удивилась Нина на том конце провода.

• Потому что у него плоскостопие…

Это было триста лет тому назад. А сегодня я видела его на улице. Он шел по тротуару, всё такой же худющий, совершенно не изменившийся, и яростно доказывал что-то рыжей веснушчатой девчонке, которая обиженно кривила губки. Я застыла на месте, они прошли мимо, и Лёвик равнодушно скользнул по мне взглядом.

Вот и всё. Ничего не случилось. Просто я ещё несколько минут стояла как вкопанная, оглушенная воспоминаниями, и удивлялась себе: я даже не ожидала, что всё это так близко, свежо и так… непережито.

Отношения с Лёвиком запомнились мне самым болезненным расставанием. Обычно конец романа означал, что плохого в отношениях стало больше чем хорошего, и пора освободиться от взаимных мучений. Так что расставание означало избавление, свободу и начало новой жизни. Лёвик был единственным моим увлечением, где эта формула не сработала: было только хорошее – а потом это хорошее сменилось расставанием. И даже разочарования в человеке не было – была грусть, были слёзы, апатия, потеря интереса к жизни, словом всё как в книжках.

• Что с тобой, дочка? – Спрашивала обеспокоенная моим резким похуданием мама.

• Просто осень, мам…

Ослабленный переживаниями, мой организм сублимировал тоску во вдохновение, и я, забиваясь под одеяло, писала стихи. На каждом из них было посвящение «Посвящается О.Р.»

Мама, бдительно следящая за моим состояние и безуспешно пытающаяся определить его причину, вздохнула с облегчением. Она решила, что я безответно влюблена в О.Р. - Олега Разина, нашего двухметрового красавца - соседа, и долго успокаивала меня тем, что он для меня староват.

На самом деле весь тот цикл моих стихов был посвящен Осени Расставания. Вот моё любимое.

Посвящается О.Р.

Сигарета за сигаретой,
Серый пепел сбиваю вяло.
Несчастливой моей приметой
Эта осень чумная стала.

Город желтой листвой наряжен,
Равнодушно дома застыли.
Каждый день без тебя заряжен
Бесполезными, холостыми…

Мне очень важно было описать это всё сегодня, пока ощущения свежи и не затёрты другими важными событиями. И мне здорово полегчало, когда я облачила свои мысли в вербальную форму: слова всегда действовали на меня как обезболивающее на пациента: он знает, что ему сейчас несладко, но боли не чувствует.

• Малыш, ты что там делаешь? – Спросил Мишка, заворочавшись в постели.

• Душу облегчаю…

• А-а-а-а, ну с облегченьицем.

• Я уже ложусь, Котик, - с удовольствием потянулась я, выключила компьютер, и пошла умываться перед сном…

Любовь - это теорема, которую надо доказывать каждый день – вот какой у меня сегодня лозунг.

Целый день планировала сюрприз для Мишки, а вечером приступила к реализации: накрыла шикарный стол, приготовила его любимое блюдо – куриный жульен, и выложила его из позорных черных кокотниц в красивые сервировочные тарелки, постелила праздничную скатерть, охладила вино, зажгла свечи, надела свое любимое коротенькое платьице, а под низ – новое бельё, в общем, романтика…

А у него на работе случилось экстренное совещание, о котором он не успел меня предупредить…

Я ждала до двенадцати. Пересмотрела все сериалы и новости. Потом задула свечи, разобрала стол, постелила старую клеёнку и приготовилась ко сну.

В полпервого я открывала ему дверь уже в ночной рубашке. Он, выжатый как лимон, рассеянно чмокнул меня в щёчку, и устало растянулся прямо в прихожей на пуфике. Пока он умывался, я разогрела ему жульен в микроволновке.

• Посиди со мной, - жалобно попросил Миша.

• Хорошо, - покладисто согласилась я.

• Вытрепали все нервы, - доложил он.

• Угу.

• Я так старался, так выкладывался на этом проекте, а они даже не заметили, восприняли как должное.

• Угу.

• Я так ждал, что они оценят, а они…

• Я понимаю…

И уже перед сном Мишка спросил:

• Мне показалось, или у нас на кухне пахнет свечным воском?

• Тебе показалось.

При первой встрече мужчины хотят выглядеть сильнее, женщины - умнее, а дети - старше. Сегодня я наблюдала практическое воплощение этой теоретической мысли.

Семнадцать напыщенных дядечек пытались померяться силой власти, три малопривлекательные женщины тужились показать, что пока остальные стояли в очереди за внешностью, они по дешевке отхватили у Господа Бога умишка, а я сидела с умным видом и старалась выглядеть на уровне – такой же компетентной и немного уставшей от жизни женщиной.

И всё это супер - действо называлось совещание в Министерстве. Забавно…

Даже не заметила, как он прошёл. День как день.

Ругаемся с Мишкой из-за планов на выходные. Хочу чего-нибудь необычного, а альтернатива у нас получается одна: в субботу – на дачу, в воскресенье – чинить машину.

• Зато сколько полезных дел переделаем, - воодушевлённо пытается увлечь меня такой перспективкой Мишка.

• Что-то меня совсем не прельщает ни один из этих пунктов, - отстаиваю я свое право отдохнуть, - может, давай друзей соберем, на шашлычки сходим, а? Или в кино. В кафе. В театр. Ну, куда-нибу-у-у-дь…

• Посмотрим, - великодушно соглашается Миша, и я считаю, что этот раунд остался за мной.

Ездили на дачу.

Чинили машину.

ОСА

Продолжение следует.