Осиные страсти (Часть 43)

   Понедельник Совершенно охрипшая, сопливая, со слезящимися глазами и высокой температурой, я мужественно высидела моё первое совещание и даже что-то сипела в ответ на задаваемые вопросы. Руководители сочувственно улыбались мне и старались задавать вопросы так, чтобы мои ответы были односложными: «да!», «нет!», «будет сделано!».

Сразу после совещания и выпитого «Колдрекса» мне значительно полегчало, и я даже отменила поездку домой с целью отваляться.

На что Андрей Иванович, мой начальник, на которого я случайно наткнулась в коридоре в конце дня, гневно велел мне немедленно собирать манатки и нестись домой, потому что «ему совершенно не нужен мой неоправданный фанатизм».

Прелесть! Какой заботливый начальник! Он начинает мне действительно нравиться.

Хотя…

После Гены у меня появился стойкий иммунитет в отношении любви к шефам: я обожглась на молоке и теперь активно дую на воду.

Кто знает, может, Андрей Иванович только сейчас такой душка, прикармливает меня своей добротой, а через пару месяцев велит лишить премии всех сотрудников и на сэкономленные средства уедет с любовницей отдыхать в жаркие страны! Или ещё что похуже…

Нет, я пока приберегу в тайне своё расположение и зарождающееся восхищение своим новым начальником. Затаюсь пока и присмотрюсь, не буду делать преждевременных выводов.

Сегодня у нас на работе случился форс-мажор. У компании есть кредо, я бы сказала «фишка»: мы не работаем с клиентами, мы с ними дружим. В принципе, ничего особенного или экстраординарного в этом нет, но честь и хвала тем людям, кто это придумал и реализовывал во времена, когда я ещё здесь не работала.

Так как теперь контроль осуществления подобных «дружественных» актов возложен на меня, то соответственно я должна рулить этим процессом: как минимум, он включает в себя своевременные поздравления партнеров и клиентов с праздниками, налаживание и поддерживание неформальных контактов, и всяческие другие проявления комплексной дружбы.

То есть теоретически любой рабочий разговор с клиентом должен происходить по следующей схеме:

• Здравствуйте, Иван Иваныч! Как поживаете? Выздоровели? Да, последняя эпидемия гриппа была особенно тяжелой. А как ваша жена? Вернулась из отпуска? Понравилось? Замечательно! А дочка? Поступила в институт? Умница какая! Что? Завели котенка? Прекрасно, как назвали? Да я, собственно, звоню, чтобы договориться о пролонгации нашего контракта…

Это, конечно, несколько утрированно, но принцип общения с партнерами и клиентами таков, и моя задача выдрессировать на этот счет всех окружающих.

Так вот. Ещё неделю назад мы знали, что у генерального директора нашего главного партнера юбилей, но подготовку подарка и поздравления, как часто это бывает, из-за загруженности отложили на последний момент.

Как и следовало ожидать, в этот последний момент всё пошло наперекосяк. Зависали компьютеры, на которых печатались поздравительные адресы, цветные принтеры отказывались распечатывать тексты, доставка заказанного букета опаздывала, а когда цветы всё-таки принесли, то мы все ахнули: чахленький букетик не первой свежести никак не соответствовал случаю и требовал немедленной замены.

Так вот, Андрей Иванович во всей этой нервной суматохе вел себя как настоящий джентльмен и проявлял невероятную выдержку. Несмотря на то, что из-за нас он здорово опаздывал и заметно нервничал, он ни разу не повысил голос, не закричал, не ворчал, не стоял над душой, а терпеливо пух от злости в своем кабинете.

Когда же мы, справившись с техникой, распечатали ему на поздравительном адресе нужный текст, заменили букет на более пристойный и упаковали подарок, он ничем не выдал своё недовольство, а лишь кивнул, мол, «спасибо», и быстро уехал.

• Блин! Лучше б наорал! – выдохнула секретарша Маргарита, когда за шефом закрылась дверь.

• Ага! Когда он ТАК молчит, я места себе не нахожу! – поддакнула ей Вера, главная виновница случившегося безобразия.

• Ну что, девочки, для нас урок – больше на последний день откладывать ничего и никогда не будем, - сказала я, чувствуя свою вину за то, что не велела им вчера задержаться и доделать эту работу. Сегодня, кстати, я ощущала свою полную беспомощность, наблюдая вместе со всеми остальными за потугами неисправной техники.

• Будем! И не раз! Не специально, но будем. Иначе не получается, – уверенно спрогнозировала Маргарита развитие событий.

• Всё от нас зависит, Марго, - покачала я головой. - Ну, какой же всё-таки Андрей Иванович молодец! Ни разу голос не повысил, держал себя в руках, хотя нервничал больше всех…

• Ага! Не повысил! Когда мы с Верой, Ленкой и Юлей Иванной тут суетились над принтером, он сквозь зубы пробормотал: «Развели тут курятник!» Я слышала! – обиженно сказала Маргаритка.

• Ну, а кто же мы ещё! - засмеялась я. – Кудахчем, бегаем, суетимся, а один несчастный подарок высидеть не можем! Курятник, он и есть!

• Всё равно обидно!

• Петух нашелся! – поддакнула Вера.

• Вер, а на твоем месте я бы пошла выполнять какое-нибудь особо важное поручение – надо же латать дыры в собственной трудовой репутации, - отчитала я Веру.

• Думаешь, мне влетит потом?

• Думаю, нам всем влетит. И поделом!

И всё-таки мой новый шеф – это чудо! Потрясающий мужик, настоящий, махровый профессионал и супервыдержанный начальник. Он нравится мне всё больше и больше.

Кстати, с этим словом «нравится» у меня связана одна забавная история, воспоминания о которой мне очень дороги.

Мой институтский преподаватель по мировой литературе Сергей Кубрик (отчество напрочь забыла!), искушенный литературный эстет, всегда немного насупленный, недовольный нами, студентами, и уровнем нашей начитанности, начинал каждую лекцию с пристрастного допроса:

• Что вы прочли за прошедшую неделю?

Отвечать следовало незамедлительно, причем назвать нужно было какое-нибудь классическое литературное произведение. Кубрик тут же отставал и никогда не требовал доказательств, что названное произведение действительно прочитано.

Хочу заметить, что этот факт заметно расхолаживал студентов: многие просто заучивали фамилии классиков и названия их незабвенных творений, громко произносили их Кубрику в ответ на его вопрос и радовались, когда Кубрик одобрительно кивал и расплывался в довольной улыбке, рожденной воспоминаниями об услышанном авторе.

Но однажды случился скандал. Прямо на лекции Кубрика моя сумка, висевшая на стуле, звонко плюхнулась на пол, раскрылась и оттуда показался краешек книги, которую я читала в тот момент - детектив Александры Марининой. Кубрик увидел её и побледнел.

• Что это? – грозно спросил он, кивнув на книгу, спешно засовываемую мною обратно в сумку.

• Да так… Детективчик.

• Что вы читаете, Ольга? – Кубрик навис надо мною, грозно сдвинув брови.

• Это случайность, я…

• Вы соврали мне, что прочли Ремарка «Три товарища»?

• Нет! Я могу пересказать. Там…

• Не надо. Мы не в первом классе, чтобы я требовал пересказов и диктантов на тему: «Как я провёл лето». Просто ответьте: что за книга у вас в сумке?

• Это книга Александры Марининой. Это современный автор. У неё целая серия детективных романов…

• Я знаю, кто такая Александра Маринина! – прикрикнул на меня Кубрик. - Меня интересует другое: почему?

• Что «почему»? Это маленькие покет-буки, они лёгкие, их очень удобно читать в метро. И тем более метро – это место, мало располагающее к философии, к задумчивому чтению того же Ремарка. А у Марининой такие захватывающие сюжеты…

• Вы замазываете смысл ответа лишними словами. Старайтесь этого не делать. Не надо ни в чем оправдываться, просто отвечайте на заданный мною вопрос: почему вы её читаете?

Я занервничала, потому что не понимала, что он от меня хочет, и сказала первое, что пришло в голову:

• Потому что мне нравится.

Кубрик посмотрел на меня внимательным изучающим взглядом, потом перевел взгляд на так и не спрятанную книгу, потом опять на меня, и, неожиданно перейдя на «ты», вдруг спросил таинственным шепотом:

• А ты не боишься этого слова: «нравится»?

• А почему я должна его бояться?

• Потому что когда человек идет на поводу у этого слова, он находится на пути к обесцвечиванию собственной личности, к превращению её в серую массу. Представь, что все вокруг делают только то, что им нравится: общество перестает быть совокупностью личностей, оно превращается в безвольное скопище двуногих, полностью подвластных манипулятору, диктующему им, что этой массе будет нравиться сегодня.

• Я не задумывалась об этом, - пролепетала я, тут же почувствовав свою вину за то, что «я не задумывалась об этом».

• Коллеги, я прошу вас: будьте осторожны с этим «нравится». Читайте классику! Это тяжелая работа – читать умные книги, но не отлынивайте от неё. Не погружайтесь в это «нравится» с головой – это опасно! Оленька, поймите, я – лично я - не против Марининой, я сам иногда читаю её, я знаю её главную героиню, и переживаю, как она, эта главная героиня, выберется из очередной переделки, и мне тоже… нравится. Но я на чеку!

• Вы тоже читаете Маринину? – потрясённо спросила я: это все равно что великий композитор, пишущий шикарную классическую музыку, признается в том, что дома слушает обычную попсу.

Наш Кубрик – лауреат и победитель огромного количества поэтических конкурсов, имеющий груды наград, дипломов и прочих атрибутов, символизирующих признание его таланта, говорит, что читает Маринину. Атас!

• Вы так удивляетесь, Оленька, будто мне должно быть стыдно! Я живой человек, и я тоже езжу на метро, и мне тоже иногда хочется дать своим мозгам отдохнуть, побаловать их…

• То есть Маринина – это баловство для Ваших мозгов?

• Ну, не цепляйтесь к словам, - Кубрик улыбнулся. – Это что-то вроде десерта для моих мозгов.

• А! – я улыбнулась в ответ, и все остальные мои одногруппники тоже, как по команде заулыбались.

Но тут Кубрик вдруг резко изменился в лице, спрятал улыбку, нахмурился, поднял вверх палец и голосом, тона на три выше, чем обычный, практически крича, воскликнул:

• Бойтесь! Бойтесь слова «нравится»! Бойтесь! - и вышел из аудитории.

Мы, студенты, с перепугу так и остались сидеть с пригвожденными к лицам улыбками.

Истинный смысл этих слов я начинаю постигать только сейчас, а тогда нам было всё смешно, эта фраза Кубрика стала крылатой у нас на курсе, и каждый раз, когда в нашем присутствии кто-то посторонний произносил слово «нравится» в контексте собственного рассказа, мы в унисон начинали орать: «Бойтесь! Бойтесь слова «нравится!» и корчить страшные рожицы.

Какие беззаботные были времена!

Алевтина Вениаминовна ходит гоголем. На неформальный контакт не идет. Вот ведь, цаца! За глаза я зову её Алька. Сегодня уже в самом конце рабочего дня пришла ко мне подписать заявление на двухдневный отпуск – четверг и пятницу. В заявлении было написано «по семейным обстоятельствам».

• Надеюсь, ничего серьёзного у Вас не случилось?

• Нет, - сухо ответила Алька.

• Просто вы так неожиданно собрались…

• Мне надо. По семейным обстоятельствам.

• Я прочла, спасибо, - так же сухо сказала я, подписывая заявление.

• Я могу идти?

И тут, абсолютно неожиданно для себя, я решилась на разговор.

• Присядьте, Алевтина Вениаминовна.

Она села, поджав губы.

• Я всё пытаюсь понять: почему вы так активно держите дистанцию со мной? Вы не можете простить мне моего назначения? Или тут другие причины?

• Не понимаю, о чем вы.

• Ой, перестаньте, - я поморщилась. - Мы с вами взрослые люди, и вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

Алька молчала как партизан.

• Вам нравится эта напряженность, что между нами существует? Вас она не напрягает? Мне кажется, в наших общих интересах наладить с вами хотя бы подобие дружеского контакта. Я к вам в друзья не набиваюсь, но нам работать в одной связке, и поэтому я предлагаю… дружбу в рабочем понимании этого слова. Вы как?

• Что я должна ответить? Я плохо выполняю свои обязанности? Вас не устраивает, как я вам подчиняюсь? На меня кто-то жалуется? Что вы от меня хотите?

• Ладно, Алевтина Вениаминовна. Я всё поняла. Я принимаю ваши правила. Нет так нет. Я зря начала этот разговор. Вы свободны.

Она подскочила, схватила заявление и направилась к выходу. За секунду до того, как она открыла дверь, я пошла ва-банк и выпалила:

• Он вам так сильно нравится?

Аля застыла в дверях, резко вздрогнула и выпрямилась, как будто ей выстрелили в спину, и, не поворачиваясь, глухо спросила:

• Кто?

• Вы знаете кто. Андрей Иванович.

И тут она обернулась. Я её не узнала. На меня смотрела не Алевтина Вениаминовна, неопрятная, вечно хмурая, злобная, обидчивая тётка в немодном дурацком ободке, а растерянная, беззащитная, испуганная, запутавшаяся, безответно влюбленная женщина, у которой отобрали её единственную отраду – встречи с любимым человеком.

Клянусь, в эту минуту мне захотелось её обнять и немедленно пообещать ей, что всё будет хорошо.

Она подняла на меня полные неподдельного отчаяния глаза и прошептала:

• Я его уже полторы недели даже не видела ни разу…

Этот её взгляд тут же превратил меня из её начальницы - в её союзницу. Женская солидарность – страшная вещь.

• О, Господи! Алевтина Вениаминовна! Милая! Ну, что я могу для вас сделать? Чем помочь? Он же сам велел мне одной ходить к нему от имени отдела, в целях соблюдения субординации. По-женски я вас понимаю, и поверьте, очень хочу помочь. Но чем?

• Спасибо, Ольга Александровна, - пролепетала Аля и вдруг заплакала.

«Только этого мне не хватало!» - подумала я.

• Тихо, милая, тихо, - я протянула ей салфетку, и встала, чтобы налить минералки. – Держитесь. Слезами тут не помочь. Тут нужна продуманная тактика поведения.

• Всё бесполезно, у него жена…

• Ну, знаете, как люди говорят: жена – не стена. Вот, если у него любимая жена – тогда дело швах.

• Не знаю, как насчет «любимая», но мне кажется, у меня нет шансов.

• А он знает о ваших чувствах?

• Думаю, догадывается…

• Алевтина Вениаминовна, запомните: в этом мире ничего невозможного нет. Если очень захотеть, можно в космос полететь. Но тут надо действовать очень осторожно.

• Как действовать? – отчаяние Али достигло апогея. - С вашим появлением у меня закрылся доступ к нему. Я его даже не вижу! Это невыносимо!

• Так! Первое. Вытрите слёзы. Второе. Нам нужен план.

• Вы хотите мне помочь? – Аля всхлипнула и недоверчиво посмотрела на меня.

• Я попробую, - улыбнулась я в ответ. – У меня есть первая идея. Начинаем её реализацию с завтрашнего дня. Так что рвите своё заявление на двухдневный отпуск. Или это всё-таки что-то срочное?

• Вообще-то, я просто хотела окна помыть и пианино купить, там доставка в течение двух дней, - потупившись, призналась Алевтина Вениаминовна.

• Пианино – это хорошо. Дадите послушать? – пошутила я и, не дождавшись улыбки от собеседницы, добавила. – Значит, план у нас таков. Покупка пианино временно откладывается…

Сегодня с утра Алевтина Вениаминовна под предлогом того, что я на встрече (я спешно организовала себе встречу с журналистом) ходила к Андрею Ивановичу – докладывать о текущих делах.

Это была наша первая разработанная операция под кодовым названием «хоть одним глазком».

Стоит ли говорить, что на встречу с начальником Аля пошла в новом костюме, который её необычайно стройнит, и без привычного ободка.

Когда я вернулась со своего абсолютно бесполезного с рабочей точки зрения завтрака с мутным журналюгой, Аля взахлёб стала рассказывать мне, как Андрей Иванович сделал ей комплимент, причем не дежурный, а вполне оригинальный.

По этому поводу мы пожали друг другу руки: первая крошечная победа у нас в кармане.

• Я рада за вас, Алевтина Вениаминовна, - сказала я. – У вас даже взгляд изменился. Теперь вы больше похожи на красивую, уверенную в себе женщину, целенаправленно идущую к поставленной цели.

Она покраснела, прикусила губу, а потом громко и четко произнесла:

• СПАСИБО!

Свершилось! Небеса услышали меня!

Куча работы. Даже писать некогда. Завтра, всё завтра…

Сегодня вечером мы с Мишей заехали к моей маме. Просто так - навестить. Через пару часов концентрированного общения с мамой, я, под завязку утрамбованная новостями о том, что у мамы болит на этой неделе, улизнула навестить соседей, прихватив с собой Мишку.

Минут через десять чисто женское общество в лице меня, соседки тёти Тани и её дочери Машки Мише надоело, и он – по моей просьбе - пошел ко мне в комнату искать коробку из-под плейера, в которой по логике вещей должна была храниться инструкция к нему. В последнее время мой маленький МР-3-шный друг стал тупить: перескакивать с песни на песню, ускорять темп музыки, в общем, жить своей собственной жизнью…

Кратенько, «по диагонали» обсудив с соседями все новости, я тоже засобиралась домой:

• Пойду я, тёть Тань, а то Мишку на съедение маме кинула, как бы чего не случилось…

• Ну, посиди ещё, - стала канючить Машка. – Мы ж тебя полгода не видели, если не больше, а заскочила на 5 минут…

Раньше, до переезда к Мишке, мы с Машей виделись практически ежедневно. Каждый вечер я ходила к соседям «на отчет», и минимум час в сутки мы посвящали «анализу произошедших событий».

• Ну, чё у тебя сегодня? – говорила я обычно Машке вместо «привет», пытаясь при этом взгромоздиться на её домашнюю достопримечательность – супермодный велотренажер.

Пока она рассказывала свои новости, я крутила педали, а потом мы менялись.

Конечно, мой переезд был сильным ударом для Машки: я-то была занята переживаниями нахлынувших эмоций и адаптацией на новом месте, поэтому скучать мне было некогда, а она действительно болезненно переживала нашу разлуку и пыталась заменить моё общество обществом Кармелиты из одноименного сериала.

«Я буду звонить тебе каждый вечер!» - клялась и божилась я Машке, когда паковала чемоданы.

• Не будешь, - вздыхала она.

• Ну, что ты такая пессимистка! – возмущалась я, утрамбовывая в пакеты свои мягкие игрушки, которые кочевали со мной во все места моего проживания. – Конечно, буду! Ну, куда я денусь?

• Новое место, новые эмоции, новые проблемы, новые соседи, новые друзья. Зачем я тебе?

• Ну, что за глупости ты говоришь! – я встала в позу «руки в боки». – Ничего в нашей с тобой дружбе не изменится! Только я буду сидеть не на велотренажере, а в телефонной трубке!

Милая моя Машенька! Прости меня за то, что ты оказалась права. Процесс обживания новой территории занимал все мои мысли и всё моё время, а старые привычки автоматически были вынесены за скобки моей новой жизни.

Даже маме мой переезд дался тогда проще: она жила на даче, и мы виделись только по выходным, а когда дачный сезон закрылся, мама переехала в московскую квартиру и то, что меня там уже нет, не было для неё потрясением.

В общем, от соседей я ушла только спустя полчаса. Миша сидел на диване в моей комнате и меланхолично перебирал вещи в шкафчике в поиске коробки из-под плейера.

На диване лежали мои старые сумочки, папки с моими стихотворными творениями, какие-то салфетки, вешалки с плечиками и всякий подобный хлам, который вряд ли когда-нибудь используешь, а выбросить жалко.

• Смотри! – Миша вытащил из ящика маленькую старую кофеварку с двумя чашечками. – А почему ты её не пользуешься? Ты же кофейный фанат!

• Во-первых, кофе, сваренный в турке, никогда не сравнится по вкусу с кофе из кофемашины. А во-вторых, она засорилась и больше не варит кофе.

• А что ты не сказала? Я бы давно тебе её починил! Давай возьмём её домой?

• Ну, давай, - я пожала плечами. – Вот, в пакет засунь…

• А сумки старые твои выкинуть?

• Нет, давай я тоже их заберу. Вон та, коричневая, под мои замшевые сапоги пойдет. А вот эта, серенькая, вообще когда-то моей любимой была… Я её с серебряными босоножками носила…

Мишка усмехнулся и стал запихивать сумки в пакет.

• А вот ещё какие-то шмотки твои, - он показал на пухлую сумку, пылящуюся за шкафом.

• Ой! Это же я для детского дома приготовила! И забыла передать! А нет! Всё даже не так: мама не дала мне отнести эту сумку в детдом, сказала, лучше родственникам в деревню отправить, вещи-то ещё новые!

• А зачем ты отдаешь, если они новые?

• Они новые, но мне они или разонравились, или малы. Короче, забирай, я на неделе в обед заеду к Маринке, и через неё в детдом передам.

• К какой Маринке?

• Ну, помнишь, я тебе рассказывала… Она оформляет опекунство сейчас над одним детдомовским мальчиком, которого часто навещает и на выходные забирает к себе домой. Вот пойдет его навещать – и передаст деткам напрямую.

Мы упаковали две большие сумки и вышли с ними в прихожую – пора было уезжать домой.

• Мам, мы поехали! – крикнула я, пока мы с Мишей обувались.

Мама вышла из кухни, высокомерно оглядела нас с этими сумками, и, бросив сквозь зубы: «Счастливо!», ушла обратно в кухню.

• Что это с ней? – нахмурился Миша.

• Не знаю, - я пожала плечами. – Ты иди в машину, а я сейчас…

Прикрыв за Мишкой дверь, я разулась и вошла в кухню.

• Мам, что случилось?

• Ничего, - отрезала мама, даже не взглянув в мою сторону.

• Мам, не заставляй меня канючить и выспрашивать. Ты можешь просто ответить: что не так?

• Всё так.

• Ма-ма! Перестань! Что ты ни с того ни с сего нахмурилась и пребываешь в образе? Что я опять сделала не так?

• Я здесь ещё живу, к твоему сведению! – мама бросила на стол половник, которым мешала суп, с таким грохотом, что я от неожиданности вздрогнула.

• Ты о чем?

• О том, что не надо у меня из-под носа воровать вещи!

• Какие вещи? Воровать? Ты о чем, мам?

• Закрылись там, зашушукались и давай что-то по пакетам распихивать! А я, между прочим, здесь хозяйка! Ждёте - не дождётесь, когда меня не станет? Чтоб можно было здесь перерыть все шкафы? Так подождите! Не долго осталось.

• Мам, что ты говоришь? - я от неожиданности присела на табуретку.

• Да ладно ещё ты! А хахаль твой? Пришел – и как дома начал рыться в шкафах…

• Мам, это я его попросила найти коробку из-под плейера…

• Не надо мне сейчас уже ничего говорить! Выносите потихонечку? Выносите! Счастливого пути! Сначала утюг, а теперь что?

Я закатила глаза. Прошлым летом у нас случился казус из-за утюга. Моя мама – фанат немнущихся вещей, у неё практически вся одежда сделана из немнущейся ткани. У меня – наоборот. Все мои наряды нещадно мнутся, поэтому без утюга я не могу прожить и дня.

Как-то раз у нас с Мишей дома сгорел утюг. В тот день мы спешили на дачу к маме, поэтому покупать новый не поехали, а потом и вовсе забыли о нем. Вспомнила я о том, что завтра мне не в чем будет пойти на работу только поздно вечером, когда мы уже ехали с дачи.

• Слушай! – сказала я Мишке. – Давай заедем к маме домой – всё равно по пути - возьмем у неё утюг, а то мне завтра даже погладить нечем будет.

Мы зарулили к маме – слава богу, у меня с собой были ключи – и забрали утюг. Время было позднее, звонить и предупреждать маму, находящуюся на даче, что мы забрали утюг из квартиры, не было смысла: все равно он ей не нужен.

Через день Мишка починил мой старый утюг, мамин я положила в пакет – чтобы вернуть в ближайшее время, пакет мой заботливый Мишка куда-то переложил, чтоб не мешался, в общем, мы забыли вернуть маме утюг. В конце осени мама вернулась в Москву, а только в конце зимы обнаружила пропажу.

• Это ты забрала утюг? – сухо спросила она меня по телефону.

• О, чччёрт! Мам, прости! Понимаешь, так получилось…

• Мне не интересно, - отрезала мама.

• Я сейчас привезу тебе его…

• Не надо. Я уже купила новый, - сказала мама и бросила трубку.

За этот несчастный утюг я извинялась ещё не один десяток раз, искренне чувствуя свою вину, и считая единственным своим оправданием – что я не специально. Короче, я думала, что эту «неразрешимую» проблему мы пережили. Мама думала иначе.

• Может, холодильник тоже вынесете?

• Хватит! – нахмурилась я. – Я не знала, что для того, чтобы вынести свои собственные вещи из своей собственной комнаты, я должна у тебя просить разрешение.

• Я здесь живу, а ты нет!

• Где ты живешь? В моей комнате?

• В квартире!

• И что? И что теперь? Я забрала три свои старые сумки, сломанную кофеварку для починки, старые шмотки и коробку из-под плейера. Я должна была сначала составить опись, и утвердить её у тебя? Или оформить пропуск «на вынос»?

• Да, вы как будто воруете… Закрылись и шушукаются!

• Мам, - от неожиданности и несправедливости обвинения, я растерянно развела руками, и у меня по щекам покатились слёзы. – Выбирай выражения! Ты что говоришь-то? Ты меня в воровстве обвиняешь! Мне в голову не пришло, что я должна у тебя что-то спрашивать, я и не спросила. Но я не знала, что из-за этого пустяка получу клеймо воровки.

• Это твоя комната, и мне не нравится, когда по твоим шкафам лазает чужой человек!

• Какой чужой человек? Я с ним уже сто лет живу! Он мой муж!

• Объелся груш!

• Мама! – я повысила голос, не справляясь с эмоциями. – Ты видишь плохое даже там, где его нет! Ты устраиваешь грандиозный скандал, обвиняешь нас в воровстве, доводишь меня до слёз из-за каких-то ненужных МОИХ шмоток, которые я выношу из МОЕЙ комнаты!

• Каких шмоток?

• Обычных! Для детдома!

• Я же сказала, что эти вещи надо в деревню отвезти! – вспылила мама.

• В какую, на фиг, деревню! Мама! Очнись! Ты не была в деревне уже лет пятнадцать, и вряд ли выберешься туда в ближайшие лет десять! У тебя за зеркалом стоят три мешка со старой ссохшейся уже обувью, которую ты мечтаешь отвезти в деревню всю мою сознательную жизнь. И два мешка с гниющими шмотками. Если бы сразу отдали их в детдом, дети их уже бы десять лет носили. А ты не можешь отдать! Ты прячешь их, и под предлогом деревни чахнешь над ними. Тебе просто жалко! Жалко одежек для детдомовских детей!

• А тебе ничего не жалко! Поэтому и нет у тебя ничего!

• У меня есть всё! Всё, что мне надо для счастья! Хотя нет! Не всё! У меня нет взаимопонимания с матерью и поддержки с её стороны! – крикнула я, размазывая слёзы по щекам, и хотела уже гордо уйти, оставив за собой последнее слово, но мама пригвоздила меня к стене фразой:

• Иди-иди! Может, ещё что по пути захватишь из материнского дома!

Я остановилась, медленно развернулась, и, глядя ей в глаза и четко выговаривая слова, произнесла:

• Значит так, мама. За все свои слова, сказанные в любом состоянии, нужно нести ответственность. То, что ты – моя мать, не дает тебе право оскорблять меня и человека, которого я люблю. Я не прошу тебя его любить, но уважать его – я требую! Это первое. Второе. Никто и никогда не делал мне так больно, как делаешь ты. Ты обвиняешь меня во всех грехах. Я для тебя и проститутка – потому что живу без штампа в паспорте, а теперь вот ещё и воровка. Словом можно ударить очень больно, и твои слова я буду переживать в себе ещё долго. Ты этого хотела добиться? Поздравляю, у тебя получилось. Третье. Вместо того чтобы сыпать безосновательными обвинениями, могла бы просто спросить, что в сумках. Мы бы сказали, и вопрос был бы снят сам собой. Ты выбрала другой путь – жестокий и эгоистичный. Твоё право. Но я… Я устала искать оправдания твоим поступка, мама. Ни одиночество, ни прожитая тобою ТВОЯ тяжелая жизнь не может быть оправданием тому, что ты травишь МОЮ. Я этого не понимала, не понимаю и никогда не пойму…

• Поймёшь! Когда родишь ребенка, а он с тобой вот так поступит! Не дай Бог!

• Да, мам, - усмехнулась я и, не смотря на непрекращающиеся слёзы, не удержалась от ёрничества. – Так, как я с тобой поступаю, врагу не пожелаешь!

• Да! Не думала я, что доживу до такого!

• Бесполезно! – сама себе сказала я и развернулась, чтобы, наконец, уйти.

…В дверях стоял Мишка.

«Он всё слышал!» - шепнул мне внутренний голос.

Миша стоял, прислонившись к дверному косяку, и с такой силой сжимал ручки этих двух несчастных сумок, что у него побелели костяшки пальцев.

Слёзы мои моментально высохли. Я испугалась: я никогда не видела у Миши такого выражения лица.

• Тихо-тихо-тихо, - залепетала я, обращаясь к нему. – Всё хорошо. Всё ОК. Я сейчас. Я уже иду. Мы тут с мамой поговорили. Я уже готова. Пойдем домой. Поехали. Всё хорошо…

• Отдай-ей-эти-чёртовы-сумки, - еле сдерживая гнев, побелевшими губами проговорил Миша.

• Тихо, Миш, тихо. Поехали домой, - я стала выталкивать его с кухни.

Мама демонстративно мешала давно готовый уже суп, отвернувшись к плите, и я даже не знаю, слышала она нас или нет.

• Нам ничего не надо! Я сказал: верни ей эти сумки! – Миша говорил сквозь зубы.

• Так будет хуже… Я свою мать знаю. Пойдем лучше. Пойдем, Миш…

• Она назвала нас ворами…

• Она не хотела. Она сама не поняла, что сказала.

Миша внимательно на меня посмотрел, осторожно выпустил из рук сумки и тихо проговорил:

• Она тобой манипулирует, а ты – позволяешь. Но это твой выбор и твое право. Но я – я не возьму отсюда ничего!

• Хорошо! Хорошо! Только пойдем! – я практически вытолкала его за дверь. – Иди - вызывай лифт…

Прямо в обуви я метнулась к себе в комнату и эти две сумки запихала обратно в ящик.

«Потом заберу, когда мать на дачу уедет», - рассудила я.

• Мы ушли, мама! – грозно крикнула я в кухню, и, не дожидаясь реакции, вышла в коридор, с силой хлопнув входной дверью.

Мой жест означал: «Ох, как я зла!»

Когда я села в машину, Мишка никак не стал комментировать произошедшее (за что ему огромное спасибо!), но он так агрессивно вел машину, что пару раз авария казалась мне неминуемой.

Приехав домой, я моментально заснула, подкошенная стрессом от пережитых эмоций.

Целый сегодняшний день я прожила под впечатлением вчерашнего. Знаю-знаю, родителей не выбирают. Она – моя мать. Это её форма любви. Она одинока и несчастна. То, что я ушла к Мише, - она считает предательством по отношению к ней. Она не может меня простить. Она прожила тяжелую жизнь.

Черт побери, я всё это знаю.

Но все равно не понимаю: ЗА ЧТО?

Больнее всего ранят близкие люди.

ОСА

Продолжение следует.