passion.ru
Опубликовано 08 декабря 2004, 00:10

Как я родила сына

  Очень отчетливо помню пол – выщербленные кафельные плитки, до такой степени вытертые, что производили впечатление грязных. Коридор имел в длину не менее двух километров и я шла по нему года три. Это субъективные впечатления. Объективно же – обычный операционный блок в одном из городских родильных домов. Я иду в операционную своим ходом. Обратно то, что от меня останется, вывезут на каталке. Надеюсь, что налево по коридору – там реанимация. О помещении, расположенном справа, даже не хочется думать.
Как я родила сына

© Роды, рассказы о родах

  Очень отчетливо помню пол – выщербленные кафельные плитки, до такой степени вытертые, что производили впечатление грязных. Коридор имел в длину не менее двух километров и я шла по нему года три. Это субъективные впечатления. Объективно же – обычный операционный блок в одном из городских родильных домов. Я иду в операционную своим ходом. Обратно то, что от меня останется, вывезут на каталке. Надеюсь, что налево по коридору – там реанимация. О помещении, расположенном справа, даже не хочется думать.

Психотерапевт сказал мне накануне, что меня ожидает вовсе не операция – обычные роды, просто «с помощью врачей» - кесаревым сечением. Я буду в сознании после того, как мне сделают укол в позвоночник (называется сие мудреным словом «эпидуральная анестезия»), мне сразу покажут ребеночка и даже приложат его к груди. После чего отвезут на сутки в палату интенсивной терапии, а затем в послеродовое отделение. Процедура несложная, последствий не вызывает.

Твоей бы мордой да меду зачерпнуть, товарищ психотерапевт!

С утра меня уже начало трясти. Я проснулась в пять и отправилась тормошить дежурную акушерку на предмет выпрашивания чего-нибудь успокоительного. В ответ была послана на хрен – скоро операция, не дай Бог, будет тошнить после лекарства, возись потом со мной. Ну и ладно. Через некоторое время переживания отодвинулись куда-то в сторону – мне сделали клизму, а затем побрили «там» мерзкой тупой бритвой – я совсем забыла, что у меня в тумбочке валяется новенький импортный одноразовый станок. Нервно почесывая свежепобритые места, я отправилась назад в палату, где и просидела полчаса, тупо раскладывая какой-то идиотский пасьянс и путая тузы с шестерками.

В восемь за мной пришла санитарка – милая полная женщина лет сорока. По дороге она пыталась отвлечь меня разговорами на нейтральную тему. Я отвечала невпопад. По спине ползали мурашки,ногиподгибались. Некстати возникла мысль – если я все же упаду с лестницы, может быть, получится родить самостоятельно?

Меня привели в тесноватую комнатку и предложили переодеться в стерильную рубашку. Вид у меня стал совершенно порнографический – прозрачная короткая сорочка на голое тело, такие же одноразовые тапочки и косынка. Впечатление слегка портил живот (трудно представить себе порнозвезду на девятом месяце беременности), зато роскошнаягрудьпятого размера компенсировала все недостатки… Я разглядывала себя в зеркало, почему-то обнаружившееся на стене, когда за мной зашла медсестра.

От ужаса перед неизбежным отказывали мозги и отстегивалась спина. Меня подрукивтащили в комнату и усадили на высокий операционный стол. Он оказался очень узким и длинным. Неподалеку надевала перчатки какая-то страшная личность – в халате до пят, кошмарной маске и мятых бахилах. «Это что еще за эсэсовец?» - машинально пробормотала я (и откуда взялась такая ассоциация)… Личность очень обиделась – оказалось, что это мой доктор, прелестная молодая женщина. Ну, не узнала я ее в таком прикиде. Присутствовавшие при том медсестры принялись хихикать.

Рядом со мной обнаружился небольшой столик с какими-то кошмарными инструментами и длинными иглами. «Это что за хрень?» - спросила я, помирая от ожидания. Мне соврали, что это все «на всякий случай». Вскоре выяснилось, что жуткие приспособления – всего лишь набор для анестезии. Представив процесс в деталях, я чуть не сделала лужу.

Укол был почти безболезненным. Я вцепилась в халат медсестры, стоявшей рядом, и не отпускала ее рукав до тех пор, пока все не закончилось. При этом опять несла какую-то чушь, кажется, нецензурную. Окружающие отнеслись с пониманием.

Через минуту у меня возникло неприятное ощущение – показалось, чтоногивместе с попой отвалились, осталось только туловище, стремительно немеющее снизу вверх. «Где моя жопа?» - грозно спросила я у врача. Перегнувшись пополам от смеха, забывшая недавнюю обиду докторша объяснила, что именно так и действует наркоз. И тут до меня дошла страшная истина – во время операции я буду В ПОЛНОМ СОЗНАНИИ.

Мозги послали меня на хрен и отключились. Очнулась я уже лежащей на столе. Перед глазами висела драная коричневатая тряпка. Изрукиторчала игла с тянущейся от нее вверх прозрачной трубкой, на пальце красовалась светящаяся прищепка (измеритель пульса – все же я не зря смотрела «Скорую помощь»!). В бестеневой лампе, висящей над животом, отражались страшные хирурги, которые, о ужас, кажется, уже начали что-то делать…

«Я еще все чувствую!!! Не трогайте меня!!!» - дальнейшее все равно не пропустит цензура, так что цитировать не буду. Ко мне подошел анестезиолог: «Ну чего ты переживаешь? Давай ты сама скажешь врачам, когда им начинать – время у нас еще есть, операций на сегодня больше не запланировано». Пока я обдумывала услышанное, возникла пауза, и в наступившей тишине раздался голос хирурга. Не помню, что именно он сказал – кажется, что-то насчет брюшины и расширителей или крючков, черт их знает…

Мозги сказали – ничего себе расклад, и объявили забастовку. Я стала орать, чтобы меня чем-нибудь срочно отключили, если жалко лекарств – пусть по башке… стукнут, в общем, иначе я прямо здесь, непосредственно и сейчас сойду с ума.

Наверное, я выражалась очень убедительно. Тут же подошел анестезиолог и воткнул в систему шприц с мутноватым содержимым. «Это что за хрень?» - снова поинтересовалась я. «А тебе не все равно?» - резонно возразил доктор. Он был прав. Примерно через минуту мне уже было все равно.

Сначала я отключилась. Мне привиделся теплый летний день, скамейка в парке и на ней – тарелка с нарезанным сервелатом. Как же хочется есть! Какой-то парень, сидевший рядом, отнял у меня тарелку, ударил по щеке и женским голосом заорал: «Не забывай дышать!!! Дыши!!!»

Рывком выдернули в действительность. На лице кислородная маска, вокруг толпа врачей (человек пятьдесят, не меньше), кто-то бьет меня по лицу, чтобы я очнулась. «Идите вы на фиг, колбасу не дали доесть» - пытаюсь сказать я, но язык не слушается. Вместо слов получается какая-то ерунда. Понятно только про колбасу. Доктора смеются – бедная девочка, колбаску доесть не дали. Ржут, как кони, сволочи, еще отрежут чего-нибудь не то…

Снова проваливаюсь куда-то. Вижу своего покойного друга, радуюсь ему, пытаюсь что-то сказать, но он машет рукой и исчезает. Чей-то голос снова раздраженно говорит, чтобы я дышала. Не протестую, но что-то не получается. Снова выдергивают из бреда в операционную, надевают маску, включают кислород (прохладный, освежающий ветерок – так приятно), кто-то гладит по голове, успокаивая. По занавеске перед моими глазами бегает мышь. «Уберите мышь, это все-таки операционная, а не зоопарк!» - невнятно бормочу в пространство. Врачи понимающе переглядываются – хорошо, успокойся, сейчас уберем.

В очередной раз просыпаюсь – где-то рядом кричит ребенок. «У тебя мальчик» - говорит медсестра. Я с трудом перевожу взгляд – мне показывают малыша. Поскольку перед операцией меня заставили снять очки, я вижу только светло-розовое пятно. Снова пробел в сознании, затем младенца подносят к моей ничего не чувствующей груди. Вроде бы, он сосет (у меня что – молоко уже есть?!), потом его снова забирают. До сознания еще не дошло, что я только что стала мамой. Сознанию пока все равно.

Снова отключаюсь, какие-то глюки невнятные – даже не помню, что именно. Опять просыпаюсь, спрашиваю, долго ли еще. Анестезиолог успокаивает – теперь уже совсем скоро. К столу подгоняют каталку, меня перекладывают (мерзопакостное ощущение – тело, как бревно, чувствительности нет совершенно). Везут по коридору, вроде бы, не направо (морг там на самом деле), колеса грохочут по кафельным плиткам. Вкатывают в палату. Я пытаюсь сказать врачам спасибо, но снова отключаюсь.

Просыпаюсь от сильнейшего озноба. Тело ничего не чувствует, при этом жуткие судороги и сильно хочется пить. Какой-то обалденно красивый мужик, похожий на моего бывшего любовника, роется в тумбочке у кровати. Увидев, что я открыла глаза, начинает успокаивать – судороги пройдут через час – полтора, пить еще нельзя, будет тошнить. Найдя в ящике флакон, ставит систему. Физраствор – чтобы быстрее вывести из организма наркоз (я же не отстану, пока мне все не объяснят в подробностях).

Очень хочется переменить позу, ноногиничего не чувствуют, а вот живот уже понемногу начинает болеть. Я по привычке кладу на него руки, чтобы ощутить шевеление младенца, но внутри только противная пустота. Внизу марлевая повязка. При мысли о том, что находится под ней, начинает тошнить.

Сознание снова пропадает. Я просыпаюсь оттого, что кто-то осторожно переворачивает меня на бок. Вопреки всем напрасным ожиданиям, это не симпатичный врач, а всего лишь дежурная санитарка. Спрашиваю о времени – оказывается, после операции прошло всего три часа. Добрая женщина советует сразу же попросить у медсестры обезболивающий укол, иначе потом ее не дозовешься. Выпрашиваю, мне вводят какую-то мутноватую дрянь, и я снова отключаюсь.

Вечером разрешают пить. Добрый доктор (ну до чего же красив, мерзавец!) наливает мне в чашку воду, выжимает половинку лимона, помогает устроиться поудобнее. Сразу становится легче, но боль внизу живота все усиливается. Укол пока еще делать нельзя. Меня перекладывают на бок (отвратительное ощущение беспомощности). Возникает очередная тревожная мысль – вот сейчас напьюсь воды, а как же доползу до сортира?!

Проблема разрешилась неожиданно просто – оказывается, еще во время операции мне поставили катетер. Можно лежать и ни о чем не думать. Каждые полтора часа мне меняют флакон с физраствором. В руку вживлена какая-то пластиковая хреновина с трубкой, так что уколов я не чувствую. На соседней кровати стонет женщина – ей, кажется, совсем плохо.

Ближе к ночи заходит медсестра из детского отделения, сообщает, что с моим сыном все в порядке. Сознание еще не воспринимает информацию – материнский инстинкт пока еще не проснулся. Автоматически радуюсь. На ночь без дополнительных напоминаний делают укол. Боль постепенно уходит, мозг устало отключается.

На следующее утро, еще толком не очухавшись от ночных уколов (обезболивающее, антибиотики и еще какая-то дрянь) нашариваю в ящике тумбочки сотовый телефон и начинаю обзванивать друзей, знакомых и родственников. Общение занимает примерно полчаса, после чего на счету заканчиваются финансы. Хорошо, что с утренней передачей я получаю новую карточку, иначе можно со скуки сдохнуть.

Дальше – неделя в послеродовом отделении и наконец-то ДОМОЙ. Шов практически зажил, с малышом все в порядке. Ужасы и боль постепенно забываются. Впереди бессонные ночи, грудь, распухшая от молока и огромная радость – награда за все неприятности. Мой ребенок.

Декабрь 2003